Реплика Пирсона дала возможность облегчённо выдохнуть, даже, (что удивительно) не паром из ушей. Сам факт остывания пива МакЛауду странным не показался – если оно в холодильнике – а где ж ему еще быть? – то не греться же ему там, в самом деле? И Дункану тоже охладиться очень даже не мешало, а то… аж в зобу дыханье спёрло. Так что, коротко покосившись на воззрившегося в потолок Старейшего, горец просто взмыл с постели, пулей… ну ладно, пусть не пулей, но уж точно – стрелой метнулся на кухню, к тому самому заветному бытовому рефрижератору.
И кто бы мог ответить, почему, пока горец торопливо шагал к холодильнику, дергал его ручку, рылся на полках, выуживая в нём пару запотевших жестяных банок, и топал обратно, в темноволосой голове вертелась старинная шотландская песенка про белую куропатку на стихи бедолаги Бёрнса, которому Мак, как мог, когда-то помогал деньгами:
Нельзя на охоте спешить, молодежь,
Неслышно к добыче крадись, молодежь!
Кто бьет ее влет,
Кто взлететь не дает,
Но худо тому, кто добычу вспугнет.

Пробежка к кухонному филиалу Арктики помогла – вернулся Мак уже почти спокойным и природного своего, нормального цвета, ибо всю дорогу до спальной комнаты он прижимал одну из банок пива, ту, которую выбрал себе – ледяную – ко лбу и щекам.
Умеет же Старейший сделать из нормального человека чёрт знает кого! Манипулятор он всё же первостатейный! – злобно восхищался горец, − Но и мы не лыком шиты, хорош пылать щеками, аки девица, соответственно, красная!
Дункан остановился  в дверях, небрежно привалился к косяку плечом и без предупреждения, снизу швырнул банку Митосу, отвечая негромко и самым невозмутимым тоном:
– Так в чем же претензия, я не понял? За смертью, говоришь, посылать? Но ты ведь как раз собираешься жить вечно?