Вечность — наше настоящее |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Вечность — наше настоящее » Настоящее » Сходил, называется, за хлебушком...
Время действия: 2013 г., 5 марта, поздний вечер, ночь.
Место действия: Швеция, Стокгольм.
Действующие лица: Дункан МакЛауд, Бальдур, Тэсса Ноэль, Чидоре Канаме, Кассандра, Митос.
Ответвление отыгрыша И вопрос: когда ж опять?..
Отредактировано Дункан МакЛауд (2015-02-03 00:54:57)
Напяливая на ходу плащ, Мак запер входную дверь баржи, рассудив, что так оно будет безопаснее для парочки Величеств и спящего юного оруженосца, сунул руки в карманы, и сбежал по сходням в сырой и холодный мартовский вечер. Снова пропархивали мокрые снежинки, во тьме ночной весна не решалась вторгаться в город. Впрочем, в этом году она вообще была нерадивым завоевателем, всё никак не решалась перейти в наступление и по-настоящему атаковать шведскую столицу. Ухмыльнувшись таким милитаристским сравнениям, на которые, наверняка, наводила встреча с доблестным и жизнелюбивым римским легионером, Дункан выпустил изо рта облачко белёсого пара и прибавил шагу по набережной. Ух, как эти двое, должно быть, проголодаются после трюмных-то забав! – почему-то горец был почти спокоен за судьбу заветного-заныканного бочонка, ибо… не вино было главным предметом поиска в заглублённых недрах баржи у двоих – учителя и ученика, сейчас МакЛауд был в этом уверен.
Удивляло ли его это? Нет. – Шагая по улочке к продуктовой лавке, Мак ещё раз уверился, что не чувствует ни удивления, ни неловкости при мысли о том, чем, почти наверняка, занялись сейчас Митос и Клавдий. Толерантность нынешнего времени пропитала даже дубовые шотландские устои и ценности, она ведь, терпимость, у умных людей накапливается с течением времени сама собой.
Как продукт полураспада прежних жизненных установок, – хмыкнул про себя шотландец. Но ведь и впрямь, прошло четыреста лет, и вуаля – Дункан уже не сверкал возмущённо очами, думая о богомерзком грехе, коему предавались его друзья. Культура, точнее её изучение и усвоение, шибко, чёрт возьми, расширяет кругозор и рамки дозволенного другим – МакЛауд знал, что Митос родился не только раньше законов чести, но и многих моральных норм раньше, во времена же юности Клавдия любовь мужчины к мужчине не только не осуждалась, но считалась высокой. А родом из детства все, даже бессмертные, самые светлые и прочные воспоминания хранятся там, тогдашние правила поведения кажутся самыми правильными и естественными. И если для него, горца в этом было расхождение между знанием и чувством, ибо умом он прекрасно понимал жестокость и косность средневековых норм, то у Клавдия и Митоса наверняка имелось больше оснований считать свои правила… более близкими к человеческой природе, что ли.
Он так задумался, что тапочки у себя на ногах заметил, лишь когда открывал дверь магазинчика.
Надо же, переобуться забыл! – он снова ухмыльнулся, ступая в тёплое помещение и кивая скучавшему в безлюдье, а потому оживившемуся радостно знакомому продавцу. – И докажи теперь, будто это не оттого, что я бежал из дому в панике, спасаясь от любовных поползновений этих озабоченных!
– У меня гости, Густав, – сказал он продавцу, подходя к прилавку. – Налетели ордой, вымели подчистую всё, что я накануне у тебя накупил, и ещё не хватило. Так что выручай, мне нужен пакет пообъёмистее, а лучше два. Еду на роту я сам уж выберу, так и быть.
Дебелый по-шведски Густав, который рад-радёшенек оказался собеседнику кроме надоевшего радиоведущего, захлопал светлыми ресницами, заулыбался и снабдил МакЛауда не только тележкой и тарой, но и тонной местечковых сплетен, пока постоянный покупатель ходил вдоль стеллажей, выбирая продуктов действительно на маленькую армию. Рассчитавшись и перегрузив их, Мак, неся в охапке оба раздувшихся пакета, попрощался любезно с не нордически болтливым работником торговли и сошёл с крыльца, снова улыбаясь и хмурясь одновременно – это же всё допереть надо было. Недалеко, конечно, но…
В двадцати шагах от лавки накрыло зовом, сердце провалилось куда-то вниз мёрзлым камушком – меч лежал дома под диваном, руки заняты… были заняты, но теперь пакеты увесистыми бомбами шмякались на тротуарную плитку. Через секунду после того, как под лопатку что-то ударило. Боль от укола пришла мгновениями позже, когда подогнулись колени, а та самая плитка мозаичной каменной радугой негостеприимно ударила по лицу.
В Стокгольм доктор Моргенштерн прилетел рано утром и сразу же пожалел об этом. После мягкого швейцарского климата ненастье северного города показалось ему необычайно отвратительным. Последние годы были скупыми на путешествия. Моргенштерн выбирался из своего поместья только в случае крайней необходимости, и добровольное одиночество не шло ему на пользу. Он скучал, но никому не признавался в этом, взращивая в себе брюзгу и агорафоба.
Идея пришла в его голову стремительно и захватила его столь же безудержно, как и все предыдущие. Несколько дней потребовалось на то, чтобы выбрать жертву для своего эксперимента, снять в Швеции аккуратненький лаконичный коттедж, завезти необходимое оборудование и персонал. Столь необходимое тело можно было бы переправить в Монтре, в его личную швейцарскую лабораторию, но тогда подопытную мышку пришлось бы убить, а Бальдур за столько лет уже вдоволь наигрался в хозяина жизни и смерти. Если МакЛауд выживет после приготовленного для него испытания, значит так тому и быть, он не будет мешать.
Нанятые люди изучили неспешный распорядок жизни МакЛауда до минуты. Этот бессмертный проявлял потрясающую беспечность, которая до сих пор почему-то не стоила ему жизни.
Бальдур сидел в теплой машине и отрешенно глядел в окно на унылый пейзаж, все глубже увязая в размышлениях. МакЛауд хочет жить, как человек, как обычный человек, который ходит каждое утро за свежей выпечкой в кафе на соседней улице, а дома его ждет женщина, с которой он состарится, сидя в кресле перед камином, а еще через несколько лет он придет на выпускной к своим детям. За столько веков он не разочаровался в своем пути, не утратил способности наслаждаться происходящим. Он шел по улице с двумя бумажными пакетами в руках и был похож на счастливого человека, и Бальдур почувствовал нечто похожее на зависть.
Моргенштерн вышел из машины на легкий мороз, чтобы подышать воздухом, поджидая, пока МакЛауд, идущий по другой стороне улицы, поравняется с ним и начнет искать его глазами. Бальдур даже поднял руку, приветствуя своего будущего узника, но тот вряд ли это увидел. Он уже падал на мостовую, а после два человека подняли бесчувственное тело и положили на заднее сиденье вольво ничем не примечательного мышино-серого цвета. Машина медленно отъехала за угол, взяв курс на стокгольмское предместье, куда направился и Моргенштерн.
В подвале коттеджа было организовано что-то вроде больничной палаты. Бесчувственное тело МакЛауда, накачанное седативными препаратами, переодели в больничную рубаху, положили на каталку и подключили к приборам, считывающим жизненные показатели. Пока что горец спал, на лице его не было печалей и тревог.
Задумка Бальдура заключалась в создании идеального наркотика для бессмертных, для таких, как он, которые утратили вкус к жизни. Действие обычных препаратов, в силу иного метаболизма, прекращалось чересчур рано, и эффект был слабее. На данный момент Бальдур создал несколько смесей, но организм простого человека не воспринимал такую дозу, через пять минут следовала кома, а еще через десять – обширный некроз тканей мозга. Бальдур еще не настолько отчаялся, чтобы экспериментировать на себе, но на ком-то препарат проверить следовало.
Он вколол иглу капельницы с физраствором в вену МакЛауду, следом ввел несколько кубиков смеси. Мышцы горца конвульсивно сжались в агонии, дыхание стало неглубоким и прерывистым, а приборы истерично завопили о клинической смерти. Бальдур подключил аппарат искусственного дыхания, через пару мгновений появился нитевидный пульс. Он раздал двум медсестрам и охране последние указания, а потом напоследок взглянул в лицо спящего.
– Сладких снов, МакЛауд, – Бальдур невесомым движением убрал темную прядь со лба. – проведи это время с пользой.
Утро. Ммм... утро бывает разным и, иногда, разнообразным. Сегодня оно было специальным. Тэсса кралась по дому на цыпочках. Тишина, непривычная и оттого подчеркивающая момент. Подчеркивающая утро, придававшая ему, утру, особый окрас. Что-то неуловимо нежное, с переливами жемчуга и искорками мелких кристаллов, как в дорогом мраморе для скульптур.
Женщина зажмурилась, улыбаясь, прогоняя не туда забредшие мысли. Сейчас надо было сосредоточиться на одном, прокрасться до спальни тихо и быстро, потому как надо было успеть до звона будильника. Это старинное чудовище Дункан откопал непонятно где, но упорно таскал его с квартиры на квартиру. Чего уж греха таить, Тэсса честно пыталась его потерять во время переезда – не вышло. Вещь точно мстила своей непотеряемостью и вечностью. Бессмертный какой-то, право слово.
По лестнице вверх. Тут уже проще. Широкие ступени, специально сделанные такими из-за детей, обиты мягким войлоком натурального цвета, серым. Оттого дерево лестницы и остальное убранство дома пели в гармонии. Тэсса ойкнула, одергивая пальцы от перила. Снова забыла. Младший, Коннор, рубанул пластмассовым мечом по перилу и оставил на нем довольно гадкую зарубку, ощетинившуюся занозами. Уже несколько недель вся семья по очереди ойкала в одном и том же месте лестницы, украшая пальцы и сообщая о том, что неплохо бы перестать калечится. Рассудительный Ричард, старший из сыновей, порывался самостоятельно разобраться с проблемой, но на стадии «ошкурить и подобрать цвет лака» инициатива позорно капитулировала.
Тэсса сунула палец в рот, избавляясь от кусочка дерева, не прерывая своего пути. Утреннее солнце пробивалось сквозь полупрозрачные шторы. Они специально искали такой дом, чтобы с утра было много солнца, а вечер был темен для разжигания камина и чтения сказок. Свой мир, понятный только его обитателям. Ноги перешагнули порог спальни и прошагали на пальчиках до кровати. Присела на край оной, и светловолосая головка склонилась над смуглым плечом спящего. Будить было жаль. Но она планировала это утро именно так, без мальчиков, чтобы поговорить и не мешали эти два рыцаря в сверкающих доспехах и со следами от подушек на лицах. Соседка прихватила их обоих до школы вместе со своим сынишкой. Никто не был против и никто не остался внакладе.
В этом доме утра были тихими очень редко, а в будние дни – никогда. Шум, гам, беготня, грохот будильников, писк кофеварки и микроволновки, звонки по телефону, перекрикивания опаздывающих и тех, кто уже стоял возле машины – локальный сумасшедший дом. Тэсса бы не променяла его ни на что и никогда. И вот теперь...
Тонкие пальцы прошлись по вышеупомянутому плечу, погладили, слегка царапнули. Женщина не удержала улыбки.
– Мсье Дункан, просыпайтесь, пожалуйста... – украдкой же она глянула на будильник, еще не пора ему возвещать о наступлении утра. – У меня к Вам есть дело...
Она нагнулась и поцеловала отмеченное пальцами место, чтобы подсластить пробуждение. Сердце колотилось гулко и часто. Еще бы. Такое дело. Будить мужа в неурочный час посреди недели – это чревато. Было очень смешно. Неудержимо, как в детстве, когда смеешься тогда, когда смеяться нельзя.
Даже во сне Дункану снилось, что он невыносимо хочет спать, а его будят, и это было полным отражением реальности его в последний месяц-полтора. Он сваливал всё на предвесеннюю сонливость, которая и впрямь иногда нападает на людей в межсезонье, ложился раньше, прихватывал по полчасика «на подремать» днём, если получалось, и всё равно катастрофически не высыпался, бродил целыми днями, как снулая муха, хорошо хоть никто не замечал… когда он себя контролировал. Но сложно себя сдерживать до и во время пробуждения, поэтому Мак вдруг люто возненавидел дорогой сердцу будильник, при этом, зная отношение жены к этому механическому раритету, выкинуть или убрать его из спальни горец тоже не мог – это бы сразу насторожило любимую и вызвало ненужные вопросы, отвечать на которые крайне не хотелось. Так что МакЛауд раздражённо рыкал на часового динозавра, мысленно грозился разбить его об стенку в следующий раз, и… вставал, стараясь, чтоб от его хмурого вида не шарахались домашние, и не сразу, по крайней мере, скисало молоко.
Так что и теперь на смуглом, вмятом одной половиной в подушку, лице спящего-просыпающегося от нежного прикосновения жены промелькнуло сперва жалобное, а потом крайне недовольное выражение. Дункан смертельно не выспался – вчера добраться до постели пораньше не удалось, и вдобавок всю вторую половину ночи раскалывалась голова – опять, и сильнее обычного. Видимо, он всё же долбанулся ею, когда упал… м-мда. Хорошо, что чудом каким-то в продуктовых пакетах мало что разбилось и помялось, и Тэсса приняла объяснение, что пакет (в который он, очнувшись в переулке, спихал наскоро всю сколько-то повреждённую провизию), он просто-напросто выронил по выходу из продуктовой лавки Густава, не удержав, неловко взявшись. С кем, мол, не бывает, хоть каким цигуном занимайся. Может, собственно, так оно и было, МакЛауд не помнил; вот забыл напрочь всё, что было за минуту до того, как в голове противно зазвенело и реальность в момент выключилась вместе с ним самим на какое-то время, забыл да и только. Врать он не умел и не любил, Тэсса об этом знала, и именно потому поверила. Хотя бы в благодарность за это, стоило не только дёрнуть плечом, зарыться в подушку всей мордой лица при незавершённой, однако вполне обозначенной попытке лягнуть, но и повернуться снова на бок, разлепить один заспанный тёмно-карий глаз, покоситься им на необъяснимо весёлую жёнушку, потом перекатиться на спину и похлопав слипшимися ресницами, адаптируя зрение к режуще-яркому свету, открыть уже оба глаза.
– Дело? Какое дело? – Маку пришлось помигать ещё, видимое никак не хотело съезжаться в фокус, малость двоясь. – Всё, проснулся месье, – заверил он, приподнимаясь на локте и садясь, постаравшись не слишком шевелить гудящей, будто с перепою, головой, – выкладывайте, мадам, что у Вас за дела.
Отредактировано Дункан МакЛауд (2014-07-15 21:04:28)
Тэсса чуть убавила смешливости. Разумеется, она не запрещала себе веселиться за чужой счет, пусть даже и обожаемого супруга и отца семейства, но она не была лишена сострадания порядочной жены.
Улыбка стала чуть менее яркой, а ласковые пальцы нырнули в волосы полусевшего на кровати. Сколько раз она вот так смотрела на него? Сто? Тысячу? Миллион? Она готова была провести так всю жизнь, разглядывая его чуть сонного, чуть недовольного, всего по чуть. Но карие глаза не были сердиты по-настоящему. Казалось, этот человек не умеет сердиться, даже когда мальчишки, перегибая палку, начинали вить из него тонкие изысканные кружева шалостей. Он умел... Он так много мог, от починить что-то, до без слов сказать «Люблю тебя». Они вообще не были той приторной парочкой, которая уверяет друг друга в вечной любви и таком же вечном прочем. Чушь и глупость. Но вот так смотреть каждое утро в глаза, молча – это понятнее любой беседы.
Женщина наклонилась вперед, коснулась губами смуглого лба, потом носа, потом подбородка и только потом губ. Вздохнула глубоко, точно решаясь – вот сейчас точно сделаю. Облизнула поцелуй со своих губ, и выпалила негромко:
– Нам срочно надо переделывать детскую или одну из моих мастерских, потому что третья кровать в детскую не войдет. У нас шесть месяцев... И кофе я уже сварила, он внизу. И мальчики уже отправлены в школу... – зажмурилась торопливо, точно ожидая взрыва или какого-то иного катаклизма вот прямо сей момент.
Светлые ресницы, еще не испачканные тонким слоем туши, подрагивали, выдавая небессознательность признавшейся в своей вине. Тэсса и мысли не допускала, что Дункан, ее Дункан, отреагирует иначе, чем она сама. Но в этот раз, третий в их семейной истории, что-то нехорошее холодком проскальзывало где-то на задворках происходящего. Тревога – не тревога, нечто будоражещее и неприятное. Сейчас бы в его руки, в объятья, и все нормально. Но не сама. Пусть решит и сделает так, как надо. В конце концов, у этой лодки кормчий – мужчина.
Покойная матушка МакЛауда, женщина, безусловно, сильная духом и мудрая, прожив три с лишним десятка лет с супругом, человеком отнюдь не инфантильным, а самым что ни на есть настоящим суровым и гордым горцем, всё-таки иногда, когда он не слышал, говаривала, мягко улыбаясь глазами, что муж – это всегда старший, взрослый... сын. И чем дольше Дункан жил на свете, тем четче понимал правоту материнских слов, в которых не было ровно ничего обидного и унизительного, наоборот: именно сильному, самостоятельному, взрослому мужчине забота и утешение особенно нужны, что называется, редко, но метко. А где же и получить их, не выпрашивая, а самым естественным образом, как не в семье?
Мать любит сына безусловно, просто за то, что он есть, за то, что он – это он, и, несомненно, может считаться счастливым мужчина, которого именно так любит жена. Мак как раз и был таким везунчиком. Вот и сейчас – стоило её пальчикам погрузиться в его тёмную, неприбранную пока гриву, как Дункан начал подтаивать в нечто мягкое и податливое. И не верьте, что волшебные поцелуи бывают только в сказках: едва тёплые женские губы коснулись лба и переносицы - кажется, даже голова перестала болеть, а уж от прикосновения губ к губам, Дункан на несколько мгновений забыл и о каком-то там деле.
…но о нём не забыла Тэсса, выпалившая новость. Горец замер на секунду, хлопая ресницами раз-другой, а потом вздохнул с деланной обречённостью:
– Вот я так и думал, ноосфера, видимо, и впрямь существует, даже срок примерно угадал. – Он покивал сам себе, типа, что ж теперь делать-то. – И ещё я думаю, у нас будет девочка наконец. Уверен почему-то. – Обнимая жену, шотландец бережно и с глубокой нежностью погладил её по лопаткам и ниже. – Полгода – это целая вечность, дом можно запросто новый построить, не то что комнату переделать. – Смешливо фыркнув, он обдал милое женское ушко теплом дыхания: – До чего же хитрая у меня женушка… но если кофе внизу, мы идём к нему, да?
Он, и верно, догадывался, что Тэсса ждёт ребёнка, неправда, что мужчины всегда узнают об этом последними. Не знают, если не хотят замечать очевидных вещей, а Мак жену любил и счастливо заглядывал сейчас в её серые смеющиеся и чуть насторожённые глазищи.
– Ну уж нет!! – Тэсса фыркнула, копируя фырк супруга, интонацию, интенсивность и выражение лица. Странно сие смотрелось у двух внешне ужасно разных людей. Но так похоже. Так бывает у близнецов, которые и задумываться не задумываются над таким, однако же удивляют народ чудесатыми мелочами, подтверждая свою исключительность. Женушка нахально пристроилась спиной на возлежавшем супруге и скрестила вытянутые ноги, мол, все, нирвана тут, и я никуда из нее не уйду. – Я не хочу новый дом. Этот наш, а другой... ему надо будет расти до нашего, понимаешь?
Тонкие пальцы протанцевали в воздухе, помогая объяснению, или же непротив, только запутывая его.
– Мне хватит одной мастерской. Я отгорожу половины для мрамора и для металла... – плечики съездили вверх-вниз. – ...и вуаля, все счастливы! Счастливы же? – прищуря глаза, уставилась на Дункана, давая понять, что если он не счастлив вот прямо сейчас, сию секунду, ему начнут причинять счастье то самое, не отходя далеко, то есть вообще не отходя, и результат осчастливливания будет ужасно непредсказуемым.
– И вообще, – подбородок приподнялся заносчиво. – Нас... – палец ткнул сперва в грудь Тэссы, а потом в ее еще плоский живот, – следует носить на руках, пока еще можешь поднять.
Последняя фраза прозвучала вперемешку со вздохом, глубоким и скорбным. Ну да, приходить в форму раньше, после мальчиков, у нее выходило довольно быстро: ритм жизни ускорялся невообразимо и приходилось шевелиться соразмерно скорости, если планировала быть хорошим работником, женой и матерью. Подсев на этот самый ритм, уже невозможно было двигаться медленнее, но и быстрее тоже. А тут малыш или малышка. Как Тэсса сможет? Как сумеет? Снова вздох.
Обернулась на супруга и невольно разулыбалась. Уставший, плохо спавший по непонятной причине, взъерошенный, как не отец, а всего лишь старший брат сорванцов, помятый о постель – чудесный мужчина. Ей все-таки повезло. Определенно.
– Ко-фе... – по слогам произнесла нахалка, одной рукой взъерошивая свои короткие светлые волосы, а другой тыча в направлении пола, направлении кухни на первом этаже, мол, сколько можно уже ждать?
– Не хочешь – и не надо, – с хитроватой ленцой отозвался Дункан, который у жены и фырки упрямые-милые тоже любил, считая, что они придают пикантности их гармоничным прям-таки невероятно отношениям, – мне же лучше, забот меньше. Не будет стройки – я, может быть, даже перила у совсем нашей, практически родной лестницы починю… за эти полгода.
Всё он понимал, кивая на риторические вопросы жены, не только из вежливости – и она это знала – и с тем, что вот так обниматься и нежничать по утрам, и вечерам, и днём минутку выбирая при случае – это и есть нирвана, самая что ни на есть реальная и ощутимая, соглашался целиком и полностью, целуя свою чудесную блондинку куда-то за ухо и обнимая теперь уже со спины. Поймал танцующие в воздухе пальцы Тэссы, и их поднёс к губам – надо же доказывать, что он жадный шотландец, да? И плечики тоже, чтоб вверх особо не улетали, погладить ладонями тоже надо… да и не удержаться, по правде-то.
– Одна мастерская, два вида материалов для скульптур и трое детей, вот такая занимательная арифметика, весёлый счёт, – окончательно выпуская пальцы жены из своих, МакЛауд усмехнулся – поди, удержи такую вертушку, она, вон, уже и в глаза уставилась, а только что спиной сидела. – При таких слагаемых как не быть счастливыми всем? Твоё же счастье – моё счастье, верно? Я муж или не муж?
Он, следя за указующим перстом, опустил взгляд на непримечательный пока совершенно размерами живот будущей матери, и потому Тэсса не увидела, как при словах «пока ещё можешь поднять» каряя радужка потемнела на миг, будто по дну глаз тень прошла – то ли грозная, то ли пугающая. Бывает такое, что от невинной вроде бы фразы, шуточной даже, как-то смерзается всё внутри от дурного предчувствия или просто страха. Нехорошо это для Мака прозвучало, сердце будто оборвалось и снова, ещё сильнее заболела голова. Однако улыбнуться он постарался не вымученно, и получилось, повздыхал потом лицемерно пару раз, весело блестя глазами, якобы сочувствуя жене – вот, дескать, да, будешь у меня скоро баааальшой, толстенькой, неподъёмной слонишкой. Ещё попялился – уже в пол, где «ко-фе», к которому лень топать вниз по лестнице, а надо, потому как жизнь без него не мила, ещё повздыхал громко и выразительно, потом осторожно, но решительно ссадил с себя покуда лёгонькую супружницу и откинул одеяло, вставая. Голову немного повело, как и вчера вечером, но удалось даже не пошатнуться, хорошо. Да и звонок во входную дверь отвлёк. Подставляя жене ладонь для опоры, Мак удивлённо повёл бровью:
– Мы кого-то ждали в такую рань?
Солнце плескалось в зашторенные окна, разливалось живым пламенем по стеклу, пробивалось сквозь крону росшего у самого крыльца дерева, бросавшего ажурную тень на коврик у порога.
Эве нравился этот дом. Нравились царящие в нем порядки, живущие люди, пропитавший все и вся запах кофе и книг. Ей нравилось приходить к МакЛаудам в гости: как-то так сложилось, что к она попадала к ним исключительно по субботам. Порой она с нетерпением ждала ее – той самой, особенной, свободной от забот, дежурств и работы субботы, когда можно будет завалиться в этот гостеприимный дом, преподнеся хозяевам в дань бутылку вина. Эти люди щедро делились радостью и любовью к жизни. Эва ценила каждую мелочь, которая допускала ее в этот маленький, такой теплый и тесный круг.
Завалиться на диван в гостиной, закинув босые нахоженные ноги на подлокотник, и болтать ими, шевеля пальцами, и подначивать Ричарда рассказать о делах сердечных. На кухне утащить кусочек бекона или листик салата из-под ножа и неизменно получить по рукам от Дункана. Пробраться в мастерскую и посидеть в уголочке, наблюдая, как красиво работает Тесс. Проиграть в приставку и препираться, доказывая, что все совсем не так, и требовать реванша. Наслаждаться за ужином теплой, мирной атмосферой.
Эти люди были самыми близкими ее друзьями, а этот дом – в большей мере домом, чем небольшая квартирка неподалеку от участка. Эва иногда думала, а не послать ли тому воришке, что вздумал обокрасть антикварную лавку Дункана, какой-нибудь особый презент в качестве благодарности, так сказать. Если б не он, они бы, возможно, никогда бы и не встретились.
И более всего она ненавидела тревожить этих людей по работе. Но иногда, так как сейчас, другого выбора не было. Коллеги были правы, спокойно можно было подождать эксперта – труп уже никуда не убежит. Без головы-то, куда ему бегать? Но она терпеть не могла терять время. Каждый день, каждый час, да что там – каждая минута давала пока что неизвестному ублюдку незаслуженную фору.
Лейтенант Кадиш следственного отдела по особо тяжким преступлениям вздохнула, переступила с ноги на ногу, и, исчерпав все доступные ей возможности оттянуть предстоящий разговор, ткнула указательным пальцем в медную пуговку звонка.
Мелодичная трель прозвенела трижды, прежде чем дверь отворилась, явив внешнему миру несколько заспанного хозяина дома в пижамных штанах, что называется, на босу ногу. Солнечные лучи жадно облепили широкую грудь, любопытно сунулись в дверной проем и запутались в растрепанной шевелюре. Эва в который раз с завистью оценила ее длину – сама она стриглась, вернее брилась, очень коротко, оставляя на голове даже не ежик, а скорее подшерсток – это было практичнее. И вкупе с ее манерой одеваться, делало ее похожей на пацанку, а не представителя закона, что не единожды выручало, особенно при общении с подростками.
– Доброго утра этому дому и обитающим в нем! – Эва улыбнулась и протянула Дункану самый большой стакан с кофе, что можно было взять навынос в ближайшем Старбаксе. – Я со взяткой! – она гибко поднырнула под руку, просачиваясь в прихожую. – Извини, что я в такую несусветную рань, но сам понимаешь – наша служба и опасна, и трудна, и с ненормированным рабочим днем. - Она вытащила из нагрудного кармана несколько снимков, на которых в разнообразных ракурсах, целиком и по частям была запечатлена сабля. – Смотри, какая малышка. Если ты мне что-нибудь про нее сможешь рассказать, я в благодарность приготовлю завтрак. – Она замолчала на мгновение и мужественно завершила: – На всех.
– Муж-муж... – со вздохом обреченным. Сама ж выбирала себе, не навязывал никто. – ...потому и не брошу тебя в деле добычи напитка живительного, – высокий слог напал так внезапно. Обычно это означало прекрасное настроение и тягу к всякого рода хулиганствам и противоестественным для взрослого человека вещам.
Лихо закинула край халатика как тогу, углом на плечо, и решительно взмахнула рукой куда-то вперед, как полководец, что отдает команду и отправляет отряды в атаку. Ну и сама естественно. Перспектива кофе манила весьма и весьма, пока еще можно, но и звонок в двери тоже прибавил скорости и трепета – кто же там может быть? Дункан как-то нехорошо дернулся, тревожно и угловато, будто поторопился и не рассчитал сил. Странно. Тэсса себе это приметила и следом за милым рванула вниз, щелкая пятками шлепанцев на каждом шагу. Кухня, двери, голоса.
Мать семейства успела щелкнуть кнопкой кофемашины и тут же вынырнула встречать и проверять.
– Эва!! – расплылась в улыбке и аккуратно оттеснила супруга от прохода дверного, параллельно сунув нос в фото оружия и присвистнув. – Что ты стоишь? Дункан, ты отнял у девочки кофе и картинку? Нехорошо... – глаза искрятся, а сама ну наседка натурально. – Ну-ка в дом...
Одного по плечу похлопала, вторую за рукав уцапала и подтолкнула следом за первым, мол, нечего на пороге дела делать и разговоры говорить. Халатик дополнял образ, делая его похожим на пылевой или цветочный смерчик. Тут взлетело, там опало, что-то задело, куда-то подтолкнуло. Не уследить почти. Ах, что же делают с нами еще нерожденные дети? Хотя и рожденные уже тренируют изрядно. Чудо. Тэсса сияла, как начищенная медная вещица.
Затолкав обоих говорунов в кухню, чтоб готовить завтрак и не упустить ни слова, (Дункан все равно расскажет, зачем сто раз повторять?), принялась чашки по столу расставлять, поглядывая на жуткий кофейный агрегат, что они с Сыном Лауда купили ради утреннего счастья. Не прогадали, надо сказать, кофе получался волшебнейшим. Запах уже сваренного это наглядно демонстрировал. Жена коротко глянула в лицо Дункана, проверяя, прошла ли голова у того от запаха кофе? Обычно по утрам этого хватало для хорошего самочувствия и настроения. А сегодня? Расплескала по чашкам сваренное, расставила чашки по числу жаждущих и сдобой в плетенке все это довершила. Подперла ладошкой щеку, усаживаясь на высокий стул, уставилась на Эву, мол, рассказывай, я готова.
Трезвон у двери, однако, не прекращался, нежданный посетитель (или посетители… а может, и покупатели, кто знает?), которые поступали мудро и ходили в гости по утрам, избранной жизненной позиции не изменяли и от дверного звонка пальца не отнимали. Даже по фигу им было, что в такую пору раннюю хозяева ещё неглиже. Идея по-быстрому накинуть халат оказалась неосуществимой, по причине отсутствия оного в пределах досягаемости, а вот пижамные штаны под руку Дункану попались. Правда, напяливать их, попеременно одноного подпрыгивая по спальне, оказалось дольше, к тому же нежданные и незваные, посеяв настырный звуковой ветерочек, просто обязаны пожать бурю гнева невыспавшегося шотландца; тот пока только шипел, сдерживаясь при жене, но не факт, что не гаркнул бы что-то крайне сердитое после того, как произойдёт нечто вроде «дёрну за верёвочку, дверца и откроется». Слава богу, Мак больше не спотыкался – видимо, от злости, но от неё же снова затрещала башка – зверски, так что даже милое шлёпанье тэссиных тапочек следом – почему-то сердило. Хорошо, что жена свернула на кухню, у горца осталась пара мгновений на то, чтобы обуздать гнев, а заодно крепко нажать основаниями ладоней на глаза и лоб – так, кажется, становилось легче, на время проходила дурнота.
Давно пора было навестить Луиса, – разминая шею движением головы, а потом и пальцами, Дункан в очередной раз чертыхнулся на свою лень. – Сколько можно откладывать... черепушка болит почти каждое утро, пока не расходишься.
Так уже бывало несколько лет назад, и помог именно хиропрактик – оказалось, что даже занятия восточными единоборствами не всегда полезны для здровья, а шейные позвонки – место уязвимое. Тогда-то горец навсегда запомнил слова Луиса: «если голова болит, когда встаёшь с постели – значит, болит не сама голова». Здоровущему, величавому в своём белом халате, якобы медлительному, будто айсберг, остеопату с удивительно спокойной и мудрой улыбкой МакЛауд доверял абсолютно, даже получасовое соседство с этим ну очень дородным ангелом с волшебно-чуткими руками всегда – и не только Дункана – приводило в доброе расположение духа, вот и сейчас, лишь вспомнив о нём, шотландец почти заулыбался, и получилось, что тому, кто трезвонил в распахнутую наконец дверь.
Не тому. Той. Просто неприлично сияющей бодростью и дружелюбием.
Ну и куда, скажите, её, такую, деть? Ясное дело, впустить в дом к обитающим в нём… впрочем, не впустить её тоже возможным не представлялось – даже не столько потому, что мирный и вежливый антиквар из старинного шотландского рода не способен был органически захлопнуть дверь перед носом у дамы… (ну и что, дама в форме и стрижена под ноль? – дама же!) а потому ещё главным образом, что оная особа женского полу не только попыталась заговорить зубы, подкупить стражу и хозяина в одном лице, но и проделала уже ловко нехитрое упражнение «уж скользит в берлогу под лапой у медведя».
– Эвита, чёрт тебя дери! – негромко и запоздало рявкнул Дункан, стоя в самой дурацкой позе – держа сверху растопыренными на манер птичьей лапы пальцами каплющий стаканчик кофе и ладонью другой руки пихая дверное полотно, чтоб замок щёлкнул. – А телефон мобильный несчастное человечество только завтра изобретёт?
Освободившейся рукой он забрал пачку фотографий, глянув на них мельком, ибо милая жёнушка оказалась тут как тут, и – о боги! – решила проявить женскую солидарность путём, естественно обвинения мужчины.
– Картинку я тебе подарю, – несколько ехидно отозвался шотландец, медово улыбаясь своей «девочке». – Может быть. Если попросишь срисовывать.
Он досадливо повёл охлопанным плечом, и, всё-таки поглядывая на снимки, нехотя пошёл за своими дамами. Любопытство сгубило не только кошку, но и чёртову уймищу антикваров, – именно об этом думал МакЛауд, топая в кухню, а ещё о том, что мать его детей обладает умением быть сразу в нескольких местах одновременно: только что её ладошки упирались в его спину, и вот уже её халатик победно вьётся впереди, у заурчавшей кофемашины.
Сперва Дункан шлёпнул на кухонный стол разъехавшиеся веером фотографии, потом перешагнул через табурет, осёдлывая его, потом, потерев виски пальцами, взглянул на Эву, улыбнулся ей, и прихватив чашку, придвинутую женой, сделал первый, долгожданный глоток кофе, прежде чем спросить:
– К нам прибыли волшебники из Магриба? Флисса в отличном состоянии… причём клинок родной, в смысле, местный, африканский.
– Ну, ты же знаешь, как я не люблю по ним разговаривать. И вообще, я представитель закона или где? Закон вездесущ и в предупреждениях о своем появлении не нуждается! – Эва ребячливо показала Дункану язык, и позволила пестрому смерчу по имени Тесс передислоцировать себя на кухню.
На кухне смерч разросся уже до размеров урагана – меленького и одомашненного. Эва уселась на стул, по привычке скрестив по-турецки и поджав под себя ноги – стулья у МакЛаудов, с широкими сиденьями и низкими прямыми спинками, по ее скромному мнению, просто были созданы для того, чтобы сидеть на них в какой-нибудь противоестественной позе – и с восхищением лицезрела появление на столе чашек, кофе и плюшек. Тесс делала все так быстро, ловко и непринужденно, что Эва в который раз почувствовала некоторую неловкость от того, что подобная бытовая магия ей недоступна.
Плюшки в плетенке, присыпанные сахарной пудрой и молочными зернышками кунжута, настолько восхитительно пахли смесью ванили, сливочного масла и корицы, и что рот моментально наполнился слюной, и Эва как-то вот сразу вспомнила, что она с ночного дежурства, и со вчерашнего вечера перекусить как-то не получилось.
– Умопомрачительно! – девушка вгрызлась в плюшку на манер хомяка, откусив за один раз чуть ли не половину, и блаженно прикрыла глаза. Желудок хищно подобрался и угрожающе заурчал. Сейчас он с ней разберется, дайте только срок! Ну и, собственно, саму плюшку. – Махгрыба? – переспросила Эва и удивленно приподняла брови. Обычно она не позволяла себе разговаривать с набитым ртом, но эти двое действовали на нее расслабляюще. – А пофочнее нельфя?
Прожевав, Эва взяла чашку в руки, грея ладони об ее теплые бока, и откинулась на спинку.
– Признаться, я понятия не имею, откуда к нам свалилось это тело. Но судя по одежде, телосложению и цвету кожи – вполне себе европеец. Я так понимаю, что эта твоя флисса не новодел? Сколько она может стоить и в каких местах такие водятся? И можно ли ею начисто снести взрослому мужчине достаточно крупной комплекции голову? Знаешь, такой классический шкаф с антресолью. Там шея, как две мои. – Эва прихлебнула кофе и задумчиво покатала его на языке. – Я бы с такой разве что лучковой пилой справилась.
Джернеми сказал, что голову снесли с одного удара, направив его между позвонками. Может, она и не эксперт, и вполне может ошибаться, но просто так такой удар не получится. Это работа мастера. Узнать бы еще – в каких это местах в наше время готовят подобных специалистов, и где все те кошки, на которых оный тренировался?
Эва вздохнула и провела ладонью по лицу.
– Как же мне все это не нравится, кто бы знал…
Тэсса сейчас оказалась в ситуации, когда помочь могла разве что подачей еще одной чашки кофе. Осторожно и молча она подцепила пальцем фото оружия и развернула к себе. Она была экспертом почти без горизонтов. С одной стороны, это было хорошо, с другой – не слишком. Определить артефакт, оценить навскидку, дать список галерей и торговых домов, где можно было сбыть вещь, свести с коллекционером – все это запросто. Единственной нишей, где блондинистый эксперт чувствовала себя, как рыба в воде, это скульптура. Ничего удивительного, она и сама пыталась оставить след на сем поприще. Но не о том речь.
Стоимость и авторство по фото Тэсса определила, наверное, даже точно, правда, не стала озвучивать, мешая двум спецам – одному по оружию как раз, второму по причиняемым этим оружием повреждениям. Забавно. Предмет, который отнимает жизнь, не утратил своей ритуальности на протяжении многих веков. Украшения, символика, драгоценности, камни, металлы – все имело смысл.
Тэсса вздохнула. Только она проделала это нехитрое действие, как зазвонил телефон. Не стационарный, а ее мобильный. Халатиковый вихрь рванулся к полке в коридоре, где, собственно, и почивал электронный друг. Только сцапав его и быстро нажав «ответить», она поняла, какую ошибку совершила.
Надтреснутый голос, который поприветствовал ее в трубке, вызвал бесшумный стон и отчаянное размахивание руками, чтоб супругу показать, кто звонит. Тонкие пальчики свободной руки коснулись горла, резким движением поправляя невидимый галстучный узел. Так делал только один неприятный человек, знакомый обоим в чете МакЛаудов. Это был куратор Тэссы. Мерзейший тип, который однажды во всеуслышание заявил на каком-то мероприятии в музее, что мадам Тэсса (без фамилии) достойна куда большего, чем внешне привлекательный самец, что сила мужчины заключена исключительно в голове. На резонное заявление Дункана, мол, Вы уверены в том, что говорите, можете подтвердить, этот сморчок фыркнул, не удостаивая «самца» не то что ответом, даже взглядом. Вся предыдущая тирада адресовалась только Тэссе. Последняя, в свою очередь, вытаращив глаза, боялась даже дышать. Сын Лауда был плохо сдерживаем, когда дело пахло оскорблениями и посягательствами на его жену. Замер зал. Как тогда удалось предотвратить откровенное побоище, плохо помнили все. Но Тэсса продолжала страдать, ибо неустрашимый дегенерат с манией величия был ее начальством. Она кивала, бубнила ответы, чтоб не мешать совещанию на кухне. В конце концов, вообще вынырнула на задний двор, предварительно отсалютовав любимому пальчиками, мол, люблю тебя, не поминай лихом, если что.
– Магриба, Магриба, – подтвердил Дункан, – того самого, легендарного, из «Сказок тысячи и одной ночи».
Снова отпив из чашки благословенный и совсем не сказочный эликсир бодрости, он почти не улыбался, хотя это было трудно – Эва, усевшаяся неправильно, но до крайности уютно, и по-детски набившая рот плюшкой, выглядела умилительно и забавно. Вот за это Мак бравую полицейскую и любил больше всего – за непосредственность ребяческую, странным образом сочетавшуюся с профессиональной хваткостью. Как в одной небольшой женщине могут уживаться такие разные, то есть, можно сказать, диаметрально противоположные качества – шотландец не понимал. Впрочем, дамы – они вообще существа загадочные до необъяснимости. Вот Тэссу хоть взять – он же ей муж, так что заметил, каким взглядом эта хрупкая, наиженственнейшая блондинка и мать троих (уже!) детей окинула развёрнутые к себе небрежно фотографии саблевидного меча из Северной Африки.
– А если поточнее… – не выпуская кофейной чашки, скромный антиквар свободной рукой приподнял один из снимков, глянул мельком, но остро. – Этот волшебник даже ножны бросил, очень мило с его стороны. Вообще, меч, мягко говоря, пожилой, видишь зарубки на рукоятке? – подушечка большого пальца проехалась по фотобумаге, указывая. Мак хлебнул ещё, облизнулся, поставил чашку, и снова взял снимок, уже нормально, рассматривая внимательно: – Заметь ещё одно: ножны на кончике сломаны, тоже свидетельство не новизны оружия.
Выпущенная из пальцев фотография легла белой стороной на стол, Мак проводил взглядом вскочившую на телефонный звонок жену, поморщился от резкого звука, потёр виски, откинулся на спинку стула, и подвёл предварительный итог мини-экспертизы на дому:
– Не сувенир точно, хотя их и сейчас делают для реального использования в Алжире, у меня есть флисса работы семидесятых годов двадцатого века, подарок Коннора, он сам её ковал. Но этот меч старинный… я почти уверен.
Какая-то мысль засверлила мозг, прячась за болью, но Дункан отвлёкся, бросив взгляд на жену, которая отлисно просматривалась с кухни через дверной проём, кивнул ей, поняв жесты, понятные им двоим только, закатил глаза в ответ – мол, вот печали не было, так нате получите высокоучёного идиота! – и чуть не застонал вслух: движение глазных яблок отдалось таким спазмом в темноволосой башке, будто на неё колокол надели и по нему кувалдой вдарили.
– Да-да, тело…– пытаясь сосредоточиться, вернуть ясность расплывающемуся зрению и справиться с дурнотой, МакЛауд снова посмотрел на Эву, лишь угадывая в бледном пятне её лицо, к счастью, постепенно обретающее знакомые черты. – Голову флиссой снести можно запросто, и вовсе не обязательно убийце быть таким же шкафом, как ты говоришь. Ятаганная форма клинка позволяет. Янычары, знаешь ли, не таким уж крупным народом были, но когда запретили ятаганы как мечи, они и большими ножами того же фасона секир-башка врагу делали успешно.
Шотландец тряхнул головой… и тут же понял, что напрасно: замутило его так, что побледнев до цвета кухонной утвари, он зажал рот рукой и выскочил из-за стола, метнувшись в уборную.
Рвало его недолго, нечем было особо, но бурно, до желчи. Ещё полминуты он стоял, опираясь о края раковины, ноги тряслись, голова кружилась и болела нестерпимо. Только несколько пригоршней холодной воды, набранных из-под крана и выплеснутых в лицо, чуть привели в себя, так что горец почти вышел, а не вывалился из туалета.
Отодвинув чашку в сторону, дабы на перекрывала обзор, Эва, не переставая жевать, цепким взглядом следила за указующим перстом Дункана, внимательно вслушиваясь в его пояснения. Оные не то чтобы радовали, но некие проблески надежды определенно были.
Клинок был редким и древним, как она и подозревала – как говорится, с кем поведешься, от того и наберешься, знаний не то чтобы полных, но отчасти полезных. В антиквариате Эва понимала примерно столько же, сколько в пусковой установке «Аполлона-13», но даже столь скудных знаний с лихвой хватало, чтобы сделать логичный, как ей казалось, вывод: чем старше вещь, чем длиннее ее история, тем проще разузнать всю его подноготную. Например, он мог быть засвечен на какой-нибудь выставке или аукционе. Если копнуть среди коллекционеров оружия, то можно будет поближе подобраться к тому, кто владеет им в настоящее время. Или, если рассматривать худший вариант, владел.
Нет, Эва была готова поставить свой месячный оклад на то, что клинок принадлежал убитому. Но даже так – это лучше, чем ничего. По крайней мере других источников, из которых можно было бы узнать, кто же именно сейчас лежал в морге, прикрытый простыночкой, не наблюдалось. Убийца ведь не только голову с собой унес, он и о руках позаботился. Аккуратно отделил их от тела по лучезапястному суставу и, видимо, вместе с головой унес с собой. Интересно, зачем? Если для коллекции, так сказать, то все еще не так плохо. Душа маньяка, конечно, те еще потемки, но за столько-то лет полиция, любезно придерживаемая за локоток психиатрией, научилась худо-бедно, иногда на ощупь, но все же в них ориентироваться. А вот если нет…
Эва вынырнула из своих, скажем прямо, невеселых и малоаппетитных раздумий, и медленно сморгнула. Надо же, а она и не заметила, как Тесса ушла с кухни. Вот так вот, хочешь – не хочешь, но не только в мелкую бытовую магию верить начнешь, но и в телепортацию на небольшие расстояния. Казалось, вот только что рядышком была, а уже с мученическим видом сжимает в коридоре трубку телефона, да так, что окажись на ее месте шея собеседника, и того пришлось бы долго откачивать, может быть, даже посредством дефибриллятора. - Шкаф там как раз убитый, – Эва потянулась, чтобы собрать фотографии в стопочку и вернуть их на свое законное место – в нагрудный карман. – Был. Значит, «Тысяча и одна ночь», говоришь? То-то история выходит нерадостная, да и на счастливый конец надежд как-то мало. Как там в классике? Ар-р-рабская но-о-очь, -пропела Эва песенку из мультфильма, что они смотрели вместе с МакЛаудом младшим в прошлые выходные. Эва никому бы не призналась, но от рисованных приключений Алладина сотоварищи получила удовольствия не меньше, если не сказать больше, нежели мальчишка. А что нет-то? Веселая, красочная история. Очень, что немаловажно, позитивная и добрая. И песни хорошие, и поют их - душевно. - Загадачный кра-ай. Там яд и булат погибель сулят…
«А вот это я зря. Не накаркать бы…», - несколько отвлеченно подумала Эва, а потом ей стало уже не до этого - Дункан, стремительно сбледнув с лица, рванулся из-за стола.
Эва не особо раздумывая, что же это такое она вытворяет, красивым прыжком перемахнула стол, плавно приземлилась на мягко спружинившие полусогнутые ноги, и так вот, с позиции низкого старта, поспешила за ним.
«Хорошо хоть в кувырок не ушла», – обреченно подумала она, едва успев притормозить, чтобы не врезаться в метнувшуюся за мужем Тесс.
Мало ли причин, из-за которых человеку может стать нехорошо ранним утром? Даже если отбросить, в силу половой принадлежности, самую напрашиваемую, их остается как тех ночей – тысяча и одна. Давление пошаливает, несвежая еда – что, учитывая Тесс, невозможно, недосып и усталость – а вот это, учитывая ее же, вполне вероятно. В конце концов, ни голосом, ни слухом она тоже особо похвастать не могла.
– Никогда не думала, что так плохо пою, – попыталась отшутиться Эва, заглядывая из-за плеча Тесс в бледное и резко осунувшееся и заострившееся лицо МакЛауда. Внутри как-то очень нехорошо все подобралось, а по позвоночнику пробежал мерзкий, липкий холодок. – И что у тебя столь ранимый и чуткий слух.
С близкими ей людьми ничего плохого случиться не может. Ведь не может же?
Отредактировано Чидори Канаме (2014-09-08 22:22:44)
Болтовня в трубке текла ровным потоком. Так было всегда, когда куратор принимался давать советы и поучать. Сегодня было не до того. Не тот день. Куратор промахнулся. Искусствоведу хотелось снова на кухню, слушать про шамшир и сказки, разглядывать красивую вещицу на фото, а не кивать послушной лошадкой на все замечания и высказывания руководства.
Когда Дункан, издав невнятный всхлип, рванулся в уборную, Тэсса не успела даже понять, осознать происходящее. Все было почти мгновенно. Алгоритм. Трубка на полку, одной рукой открыть шкафчик в кухне, где лежат лекарства, сцапать противорвотное, закрыть шкафчик, метнуться к ванной, почти влететь в Эву, пропустить ее и замереть за ее же спиной, хлопая глазами и глядя по очереди на супруга и на бутылочку в руках. О как... На счет, как в танце, который станцуешь даже в полусонном состоянии. Забота? Да, как бы не гипер.
Тэсса моргнула еще раз, прогоняя заторможенность головы, которая явно проиграла телу в гонке за спасение Дункана. Непонимающий взгляд на страдальца. Тревога? Да, в глазах тревога и вопрос: что случилось?
Она так и стояла, декорация к сцене, крепко сжимая спасительную бутылочку микстуры.
После рвоты дурнота не прошла, а слабость усилилась настолько, что, еле стоя на трясушихся ногах, бледный до зелени Дункан старался не опускать взгляд, чтоб не рухнуть – так кружило голову, и неровным, рваным движением вынужденно опёрся рукой на… на что пришлось, на косяк, почти повиснув на нём. Сглатывая горчайшую вязкую слюну, чтобы не смотреть в пол, МакЛауд смотрел перед собой, а прямо перед ним застыли две женщины, которым он был небезразличен, и не видеть на их прекрасных лицах растерянность и тревогу, готовую перерасти в панику, он не мог. Хотя конечно, что Тэсса, что Эва бестолковыми клушами-паникёршами не были, и действовали на автоматически включившихся навыках, как по команде, чётко, слаженно и продуктивно, но… когда беда случается с близкими, удержаться от растерянности не дано никому. А беда случилась, и лучше всех это чувствовал сам шотландец – настолько скверно физически ему ещё не бывало… никогда в жизни. Он это уже знал, а они обе пока надеялись, что всё обойдётся, мало ли, недомогания бывают какие, пройдёт всё. Оно и понятно, ведь так не хочется подпускать страшное к дорогим людям, кажется, будто если не верить, что вот оно, уже совсем рядом, смотрит в упор – оно и передумает, обойдёт десятой дорогой. Или что его можно заговорить, заворожить отрицанием его очевидности, отшутиться, как пыталась сейчас Эва… вроде бы? – гудевший колокольно котелок Мака варил из рук вон плохо, а чувство юмора отказало совсем – он не понимал сути ее шутки, которая казалась бессвязным набором раздражающих своей неуместностью слов. И за это раздражение ему тоже было стыдно… но гораздо сильнее он стыдился самого факта того, что две дамы сейчас танцуют вокруг него, и, что куда хуже, это ещё далеко не конец.
Сглотнув снова, с некоторым трудом горец сфокусировал взгляд на лице жены, стоявшей с бутылочкой той микстуры, что прописали недавно младшему сынишке, отравившемуся в школьной столовой, и поймав её взгляд, медленно покачал головой – не нужно. Пустяковое движение, но от него чуть не лопнул череп, будто ударило в оба виска перекатившимся туда-сюда свинцовым шаром величиной с половину пушечного ядра.
– Паршиво мне что-то, девчонки, – прохрипел МакЛауд, пряча лицо в сгиб локтя, – вызывайте скорую.
Он чувствовал, что сейчас просто съедет по косяку вниз, эдаким бескостным блином, как расплющенные часы на картине Дали, колени уже подгибались, во тьме под веками с невыносимо-оглушительным, тошнотворным гулом пульсировали неоновые зелёно-красные красные круги, будто иллюстрация к бесконечно расширяющейся и сжимающейся вновь Вселенной.
Отредактировано Дункан МакЛауд (2014-09-15 21:03:03)
Цвет лица МакЛауда говорил о том, что Шотландия является неотъемлемой частью сынов своих, куда бы их со временем не занесло. Благородный землисто-серый с прозеленью оттенок навевал думы о скалах, поросших колючими клочковатыми кустами, и непрозрачно намекал, что вокальные способности лейтенанта Кадиш в полной мере будут оценены разве что в городском вытрезвителе.
Но шутки шутками, а Дункану действительно было нехорошо. Эва, окруженная на работе партизанами – все знают этот мерзкий подвид больных, которые до последнего затягивают визит к врачу, превращая невинную заусеницу в панариций, а простуду в затяжную пневмонию – настолько не ожидала здравого предложения вызвать скорую, что даже как-то растерялась.
– Слова не мальчика, но мужа, – пробормотала она себе под нос, шагнула вперед, обхватывая шотландца поперек груди и одновременно подныривая ему под руку, чтоб тот мог на нее опереться. – Вот только зачем нам скорая? Пока они приедут, может случиться все что угодно: от незапланированного конца света, до пришествия нового мессии, что суть – одно и тоже. У меня служебная машина в паре кварталов припаркована. Доставим в лучшем виде – с мигалками и нарушением правил дорожного движения. И не возникай, – строго выговорила она Дункану. – Я, может, об этом всегда мечтала. Душа моя, – обратилась она к Тесс, которая все еще сжимала в руках бутылочку с лекарством, вцепившись в нее так, словно та была единственным ее якорем во внезапно поплывшем мире. – Куда лучше пока откантовать нашего болезного? Чтобы он тихонечко посидел, пока ты собираешься, а я машину подгоняю. Я быстро.
Оставив Дункана под надзором Тесс, Эва бодрым шагом вышла из дома, и только скрывшись за густой изгородью, позволила себе сорваться на бег. Она прекрасно знала, как следует разговаривать с потерпевшими и их родственниками, как успокоить опрашиваемых, и как вести беседу, не давая тем сорваться в истерику. Но все ее знания опадали пеплом, стоило не беде даже, а легкой неприятности коснуться близких ей людей. Вот и сейчас она поспешила задвинуть собственные переживания подальше, посчитав, что Тесс и без ее нервов малость не сладко.
Отредактировано Чидори Канаме (2014-10-01 22:14:38)
Тэсса смотрела. Не так, как зеваки, просто ради самого процесса и его деталей, она не так смотрела. Она осознавала. Кусок материка, надежный и уверенный своей силой, взял и просто откололся. Кто мог предположить такое? Никто. Кто бы мог вообразить, что несокрушимая скала возьмет и съедет в гибельное холодное море у своих ног, утаскивая с собой всех, кто посмел довериться той скале, кто решил разделить с нею судьбу, поиграть в «Будет-не будет».
Тэсса смотрела. Она машинально сунула руку с пузырьком в карман – мешает. Тонкая ткань тут же поехала вниз, оголяя не вовремя плечо, до самого локтя. Глупости. Белокурая просто скинула ненужное барахло на пол. Тихо брякнула бутылочка в складках светлого шелка.
Тэсса смотрела. Она боялась даже моргать. Казалось, только попробуй сморгнуть сухое раздражение – и пропустишь тот самый миг, когда твои глаза перестают держать любимого человека, отпустят его, и тогда все пропало.
Эва буквально подала ей в руки супруга. С рук на руки, бережно, но торопливо. Художница не чувствовала веса Дункана. Если бы его пришлось сейчас нести, она встала бы и понесла. Ровно столько, сколько нужно сейчас, именно в этот момент. А тут... всего лишь подпирать, поддерживать и довести до дивана в гостинной, благо он рядом.
Уложила. Села рядом на пол. Тэсса смотрела. Глаза слезились, и, казалось, женщина плачет. Но она была спокойна и собранна. Она смотрела и говорила. Говорила с ним, который напугал ее так сильно сейчас.
«Дункан, милый, чертов шотландец, не смей... Не смей меня бросать. Детей не смей бросать. Я здесь, Дункан. Чувствуешь? Я держу тебя за руку, я не отпускаю и не отпущу тебя. Не смей только... Я прошу тебя. Нет, я требую. Я запрещаю тебе нас бросать...»
Тэсса смотрела. Ее пугали лихорадочно блестящие карие глаза, которые смотрели куда-то мимо, ее пугала бледность прежде смуглой кожи, ее пугали бисеринки пота над губой супруга и на его лбу.
Тэсса смотрела и верной собакой сидела у постели мужа.
– Дункан... – шепотом.
В общем, МакЛауд уж никак не относился к мнительным ипохондрикам, настоящим мужчиной он обычно был и в том смысле, что болячки всякие терпел, пока они сами не проходили, или уж не сваливали его навовсе. «В общем» и «обычно», а сейчас и конкретно – он как-то уж очень ясно понял, что непобедимым монгольским игом пришёл Его Величество Кирдык, и отбиться от него силой собственного организма и ещё двух пар женских рук, пусть и не таких слабых, как это иногда льстит думать мужчинам, не получится при всём желании, и надо звать на подмогу кого-то, кто может помочь более радикальными методами, нежели «отлежаться и попить капелек». Так что, похоже, игры в мужественность кончились – Дункан вдруг очень остро осознал, что он, вообще-то, у себя не один – вольный лихой такой, и его болезнь слишком сильно ударит по жене и детям, если её вовремя не остановить, не обратить вспять. Ответственность перед ними, через ответственность за себя, потому что здоровый отец и муж сделает для них больше, нежели беспомощный инвалид – вот что он чувствовал, поэтому больше не играл в героя, и ценой очередного приступа головокружения кивнул Эве, ловко так, будто всю жизнь только этим она и занималась, изображавшей ходячий костыль:
– Хорошо, так, и вправду, проще и быстрее, – он ей даже улыбнуться сумел, правда, весьма бледно, – давай, действуй.
Ноги не шли. То есть он их как-то волочил через силу, но только потому, что его влекли к дивану – сперва Эва, потом Тэсса. Его милые блондинки вовсе не входили в категорию «дунь – и переломятся», так что на них вполне возможным оказалось опереться в сложную минуту, в буквальном смысле – тоже. Один он бы точно до дивана не дошёл, брякнулся бы где-то посередь комнаты. Он и так плюхнулся, однако всё же на мягкую лежанку, а не на пол. При этом голова опять взорвалась болью, но рвотные позывы только позывами и обернулись.
Всё он видел, хоть считай, и не глядел ни на что – и как Тэсса сидит сама не своя, и как сухо блестящих глаз от него не отводит, руки его не выпуская, будто боится, что отведи, отпусти – и он в тар-тарары провалится, съёжится спущенным мячом, как в фильмах ужасов, или растает. Да и телепатом не надо уродиться, чтобы понять, почувствовать её ужас и гнев – не на него, на судьбу, которая решила вдруг одним щелчком опрокинуть их благополучие и счастье, словно наскучивший карточный домик.
Он хотел сказать ей, что всё будет хорошо, что ерунда, пройдёт, пустяки же – и не говорил, потому что не хотел ей лгать… знал, что надо бы, для её спокойствия, и не мог. Не мог даже утешить, и потому тоскливо себя за это ненавидел.
– Я… – тихо отозвался он, когда жена позвала по имени. Выдохнула его имя, будто клятву просила. – Всё будет хорошо, – всё-таки пробормотал невнятно, успев договорить до первой судороги, внезапно выгнувшей торс, так что затылок вжался в подушку, а скрюченные пальцы рук заскребли обшивку дивана, не в силах за неё схватиться. Жуткая боль внезапно скрученных напряжением мышц разом вымела все мысли и слова, оставив только хрип и крики – вторая волна судорог была ещё сильнее, Мака корёжило так, что ноги съехали с дивана, в тело по инерции перевернуло на бок, и он едва совсем не рухнул на пол... съехав на него всё же.
Так плохо ему ещё не было никогда, лишь слабым подобием нынешней муки оказался даже тот дикий и крайне болезненный случай (он не рассказывал о нём Тэссе), когда какая-то сумасшедшая тётка подкараулила его в переулке пару лет назад, и ткнула электрошокером в солнечное сплетение. Показалось, видишь ли, идиотке, что он за ней с грязными намерениями крадётся… а он просто торопился домой, машина была в ремонте, хотелось сократить путь под дождём, вот и пошёл огородами. Ещё и от жены досталось за то, что вымок и изгваздался весь в грязи, пришлось соврать, что поскользнулся, упал, не скажешь же, что корчился в луже у мусорных баков…
После приступа сил не осталось совсем, он не мог даже на на диван заползти, так и лежал на ковре, крупно сглатывая и тяжело дыша, мокрый от пота, будто стометровку на рекорд пробежал.
Отредактировано Дункан МакЛауд (2014-11-28 19:00:26)
Вот и Тэсса ощутила нечто новое, очень новое и неприятное. Страх. Не страх за любимого мужчину, этот страх становится знакомым и родным для всех жен на свете, а страх другой, когда ты понимаешь – от тебя ничего не зависит. Ты сейчас держишь срывающегося в пропасть за самые кончики пальцев. Крепко держишь. Очень крепко. Потому как, если ты ослабишь сжатие хотя бы на крошечный миг, не миг даже, миг мига, тот, кого держишь, глядя тебе в глаза, рухнет вниз. И глядеть он станет без осуждения, просто глядеть, прощаясь.
Мадам МакЛауд судорожно втянула в себя воздух, когда супруг и априори защитник семьи в корчах съехал на пол. Звуки точно пропали, растворились в мироощущении. Тонкие руки, пальцы ловили сейчас только одно – признаки жизни у бьющегося на диване, а потом и на полу тела. Это настолько важно, что можно забыть про себя. Это настолько значимо, что мир может провалиться в любой Тартар, а она и не заметит. Но вот как только испарина тонкими бисеринками укроет лоб любимого, как только пульс скакнет, обозначая тахикардию или аритмию (сейчас сложно ковыряться в медицинских нюансах), вот это заметит.
Одним невероятно мягким и сильным движением Тэсса взволокла голову и плечи супруга на свои колени, вцепилась так, что было ясно любому – не отдаст, и застыла так, шепча какую-то чепуху на французском. Быстро-быстро, очень быстро, отвлекая словами от происходящего.
Эва припарковалась так близко к выходу, насколько это было вообще возможно, выскочила из машины и побежала к дому. В гостиной, против ее ожиданий, мало что изменилось. Разве что Дункан перебазировался с дивана на пол. Тесса, в том же халате, сидела на полу, и нахохлившись, словно хищная гарпия, обнимала супруга, прижимая его к себе. Эва вздохнула, мысленно досадливо цокнув, и присела рядом с подругой на корточки. Будь на ее месте чужая ей женщина, Эва, не задумываясь, отвесила бы пару оплеух, дабы привести ту в чувство, но Тэсс не была чужой. Нет, она бы поняла и не обиделась, но рука просто не поднималась. Поэтому все что оставалось – ухватиться за скрытое тонким шелком плечо и аккуратно, но весьма ощутимо встряхнуть.
– Тэсса, – тон ее голоса был ровен и спокоен. Тон профессионального врача или спасателя, или того же полицейского. Тон говорящий «все будет хорошо». – Тэсс, посмотри на меня! Все будет хорошо. Нам надо в больницу. Мы его не отпустим. Ты его не отпустишь, – поправилась Эва, продолжая открыто и прямо смотреть в глаза напротив. – Сейчас ты поможешь мне взвалить его на плечи, и мы пойдем к машине. Хорошо? Мы обязательно дойдем до машины, и ничего с ним не случится, обещаю. И до больницы мы доедем так быстро, что с ним просто ничего не успеет случиться. Помоги мне. Пожалуйста. И ты, Дункан, тоже помогай. Все вместе мы справимся с чем угодно.
Не думать – действовать. Сейчас это главное. Подумать можно будет потом, когда все возможное уже сделано. Подумать, поковыряться в себе, может, даже всплакнуть – главное, чтоб последнего никто не видел. Она же железная леди их участка, а железные леди не плачут, во избежание ржавчины на парадном фасаде. Но от невыплаканных слез заводится ржа пострашнее – в самом сердце. Она собирается там, кучкуется, и медленно подтачивает душу.
Признаться, Эва старалась не трогать сии высшие материи, но в такие моменты, когда особенно остро чувствуешь собственную беспомощность, хочешь нет, а приходится их затрагивать.
«Если долго всматриваться в бездну – бездна начнет всматриваться в тебя», – Эва глубоко вздохнула и плавно, на протяжном выдохе выпрямилась. Дункан весил, как и положено взрослому, сильному мужчине, и она в который раз порадовалась, что их учили, как правильно переносить пострадавших. – «Мудрый немец, был бы ты полицейским, тогда бы точно знал - бездна всматривается в тебя, даже если повернуться ней спиной. Она всматривается в тебя белесыми, пустыми глазами и ждет. И иногда ничего не остается, кроме как играть с ней в гляделки до самого победного».
Он чувствовал себя... медузой, выброшенной на берег, полузасыпанным мокрым песком, обмякшим на солнцепёке комком мутновато-сероватой слизи, неумолимо теряющей форму, потому что из плёночной оболочки вытекает... сама жизнь. Собственно, отдалившаяся, но не пропавшая боль в голове, будто и голова, и боль оказались где-то отдельно, студенистое дрожание внутри и невероятная слабость – это всё, в чём выражалось утверждение «он себя чувствовал». Как Тэсса сгребла и сложила на колени головную… или надо было бы сказать «переднюю» часть этой аморфной массы – непонятно. Однако от её быстрого шёпота, единственного из звуков, не гремящих болью, Дункан будто перестал таять, и начал… уплотняться, что ли, обретать цвет, то есть из полупрозрачной, будто налитая грязной водой целлофановая кукла, фигуры превращаться в человека, пусть смертельно бледного и мокрого от пота.
Ещё немного подышать, не шевелясь, просто подышать, чувствуя, как отходит, исчезает дурнота, стоявшая в горле.
– Лучше, – выдохнул Мак хрипло, – мне лучше… родная.
Он хотел поднять руку и обвести пальцем милое лицо, снизу и сбоку, подбородок и скулу, но собственная рука показалась проcто неподъёмной, во всяком случае, с первой попытки. А вторую он позволил себе отсрочить – на полминуты, на минуту… пока не проурчала перед домом машина, пока не хлопнула её дверца и входная дверь дома. А потом, после звука шагов, (он не поворачивал голову, боясь, что она снова катастрофически закружится) почти над самым ухом заговорила Эва, произнося правильные слова с нужными интонациями. И то, и другое необходимо было сейчас Тэссе, и, как оказалось, ему тоже.
Все сэкономленные на ласке силы (боже, а как он был уверен, что уж на ласке-то да на добрых словах он экономить не станет никогда!) понадобились на то, чтобы «помогать» его девчонкам – то есть сперва сесть с превеликим трудом, справиться с мощным душетрясением и головокружением, кое-как отдышаться, подняться на ноги – с трудом ещё бóльшим – обнять обеих женщин за плечи, считай, повиснуть на них, и, еле перебирая ногами, дотащиться до машины. Как же мутило… и дороги МакЛауд практически не видел из-за темноты перед глазами.
Рухнув на заднее сиденье, он подтянул ноги, откинул звенящую голову на спинку сиденья и отключился, когда мотор снова заурчал.
Отредактировано Дункан МакЛауд (2014-11-28 18:29:18)
Медсестра Сандра Грант то и дело поглядывала на настенные часы холла приемного отделения, медленно отчитывавшие время до окончания утренней смены. В голове она прокручивала сценарий, которого будет придерживаться на следующий день при выяснении обстоятельств ее жалобы на сексуальные домогательства одного из докторов.
Доктора Адама Пирсона с большой натяжкой (и то если только по большому блату) можно было назвать хорошим человеком, хорошим врачом он не был и подавно. Его больные умирали чаще не от осложнений, а от плохого лечения: соблюдали не тот режим, принимали не те лекарства, направлялись в ненужные отделения хирургии – и в итоге оказывались в списке умерших от естественных причин. Причем, нельзя сказать, чтобы доктор Пирсон имел плохую квалификацию или страдал от недостатка мозгов. Его скорее можно было отнести к разряду чокнутых профессоров, по одному ему ведомой причине невзлюбивших своих пациентов. Ловко, Адам, ничего не скажешь! Сандре, как практикующей медсестре, трагические случайности в работе коллеги давно показались неслучайными, и... вместо того, чтобы донести начальству, она разглядела в ненормальном докторишке чуть ли не самого загадочного мужчину всей ее жизни. Сказать по правде, домогался не он до нее, а она до него.
Но почему-то ничего из этого не вышло. То ли медсестра оказалась недостаточно зажигательной, то ли врач предпочитал медбратьев. Но так или иначе, раздосадованная не на шутку женщина решила, что «ни с чем» она в любом случае не останется и поможет скорейшему окончанию губительной карьеры доктора Пирсона. Обвинение в домогательстве – дело нешуточное, не одна уважающая себя организация не захочет связываться с «извращенцем», а Сандра в своей роли несчастной жертвы будет более, чем убедительной. Аминь!
Она стучала пальцами по стойке, ожидая выдачи истории болезни старого пациента. Больной шел на поправку, сегодня его должен был осмотреть врач, а перед этим нужно было проверить, все ли в порядке в его документах. Она вновь посмотрела на часы. Мысль о том, что все это скоро закончится, определенно, грела ей душу. Ровно как и известие о скором суде.
«Доктор Пирсон, срочно пройдите в приемное отделение», – услышала Сандра вызов по громкой связи и невольно передернула плечами, злобно уставившись на Бонни, другую медсестру, делавшую вызов.
– А он здесь на кой черт? – начала было возмущаться Грант, но обернулась на звук резко открываемой двери и увидела, как внутрь практически врывается на ходу каталка со здоровенным мужчиной, подталкиваемая персоналом и двумя женщинами с ошалевшими от испуга глазами. Сандра бросилась им навстречу, бегло поинтересовалась произошедшим, на ходу проверяя пульс пациента и реакцию зрачков на свет, мало что поняла из сбивчивого рассказа женщин и тогда четко по инструкции спросила:
- Назовите имя больного и номер его страховки.
Тут как черт из табакерки вырулил тот самый доктор, явно не особо обрадовавшийся встречей с Сандрой (она, к слову, тоже не особо горела желанием наблюдать вечно улыбающуюся физиономию с черненькими поросячьими глазками Пирсона). Тут ей почти вежливо напомнили, что смена ее заканчивается, да и пациент, собственно, тоже не ее, так что шла бы она лесом, но… Сандра Грант не даст просто так себя вышвырнуть.
– Ты серьезно? – спросила она Бонни едва и пациент, и его группа поддержки двинулись дальше. – Насколько я помню, этот живодер был вызван сюда по другую душу! – возмущению женщины не было предела. – А этот на каталке даже с перекошенным лицом ничего, – чуть сбавив пыл, добавила Грант, проводив взглядом исчезнувшую за дверьми группу и со вздохом вздернула брови. – Жаль отдавать доктору Франкенштейну на опыты.
Бонни издала смешок и понимающе кивнула.
– Держи, – протянула она историю болезни пациента. – Зря ты так не любишь Пирсона, по-моему, он очень мил.
Да уж, милее некуда! – фыркнула про себя Сандра и закатила глаза, одновременно прихватив бумаги. Через минуту она тихонько пробралась в палату больного, где медперсонал с видом знатоков пытались помочь несчастному. Женщина встала позади всех в углу, ожидая пока кто-нибудь не потребует документы, которые она принесла.
«Дункан МакЛауд», – прочитала Сандра большие буквы. – Так вот как тебя зовут. Что ж, приятно познакомиться, Дункан. Надеюсь, не в последний раз видимся».
Доктора Адама Пирсона с большой натяжкой (и то если только по большому блату) можно было назвать хорошим человеком, зато звание социопата, эгоиста и пофигиста первой степени последней стадии он оправдывал в полной мере. Во всяком случае, так думали окружающие. И это их проблемы, а отнюдь не упомятуного доктора, что, по своему скромному уразумению, был всего-то нетрадиционно добрым, и лишь периодически ненавидел подавляющее большинство представителей человеческой расы. Впрочем, это не мешало ему околдовывать окружающих особым шармом таинственности, чему печальное подтверждение - присутствие в ареале обитания некой Сандры Грант – той еще занозы в причинном месте.
Не то чтобы судебные разбирательства для мистера Пирсона были в новинку, они скорее – вынужденное зло, однако столь идиотская причина повестки случилась впервые. Адама чаще обвиняли в халатности и преступном умысле, сексуальные домогательства в число персональных скелетов в шкафу диагноста не входили.
«Раньше не входили», – мысленно поправил себя врач, пинком заставляя работать автомат с кофе за углом операционной. Зловредный механоид упрямо отказывал предоставить оплаченную бурду, благо крепкую, известному общебольнично кофеиновому наркоману.
Нейрохирург Пирсон, невролог по первой специальности, сказать честно, был хорошим врачом, даже талантливым, не столь гениальным, как Хаус, коим его нередко обзывали втихаря, но статистика выживаемости прямо утверждала – диагност знает, что делает. А от смерти страховки нет, святой Петр полисами не торгует. Кроме того, так же как киношный коллега, Адам предпочитал самые сложные случаи заболеваний и терпеть не мог часы в клинике, тогда просыпалась демлющая обычно социопатия, и пациенты предпочитали слинять побыстрее, чем выслушивать едкие комментарии зловредного докторишки.
Выиграв наконец битву с кофейным автоматом, медик привалился плечом к стене, выкидывая из головы все посторонние мысли, у него оставался только час смены и никакой клиники, а завтрашний суд - да черт с ним. Как человек, прекрасно знающий анатомию, мужчина не отрицал однополый секс, как возможность получения удовольствия, смело записывая себя в ряды бисексуалов. Студенческие эксперименты такие несдержанные, однако это в прошлом, с головой нырнув в работу, исследования, публикации, невролог задвинул личную жизнь на дальний план с грифом «когда-нибудь». Не отказывая себе во флирте, Адам не переводил отношения в стадию, которую теми самыми «отношениями» можно было бы назвать. Вертлявая медсестричка с грацией танка исключением не стала, отправившись известным маршрутом в лес. Кто ж знал, что дамочка окажется такой мстительной, видать конкретно запала, бедняжка.
«Доктор Пирсон, срочно пройдите в приемное отделение», – пронеслось громогласным горном начала наступления по коридорам светленькой и мирной в общем-то больницы.
– Твою мать, – вполголоса выразил свое мнение медик, и залпом допил подозрительно быстро остывший кофе.
Выбросив мимоходом стаканчик в урну, нейрохирург потопал в указанном направлении мрачнее тучи, аж юные практиканточки отпрянули к стене, чуть не своротив стойку с брошюрами, опасаясь попасться на дороге движущемуся быстрым и грациозным смерчем диагносту. Выражение лица «всех убью – один останусь» – прилагается для полноты картины.
Черт из табакерки, взъерошенный и злющий, вырулил, заставая полотно маслом «приплыли» в виде несравненной Грант (ей-то что дома не сидится?) и каталки с полным сопровождением в лице команды «скорой» и родственнков аж в количестве двух персон.
– Этого – в палату, сопровождение – в комнату ожидания, – кратко вполголоса распорядился врач не терпящим пререкания тоном полководца в гуще боя.
Видать, это одна из сторон того самого таинственного шарма: когда в спокойном голосе этого человека проскальзывал металл, спорить с ним не решались.
Подключив свежепоступившего мужчину нескромных размеров ко всей требующейся по регламенту аппаратуре, лишние люди вымелись из помещения, оставляя пациента под ответственность врача и все еще топчущейся у дверей медсестры с, по-видимому, медкартой новенького.
Глянув на краткие записи врачей «скорой», Адам окинул пациента испытующим взглядом, прикидывая, насколько этот случай укладывается в характеристику «special for Pierson», и не стоит ли сплавить больного какому-нибудь более подверженному клятве Гиппократа медику. Состояние пациента очень похоже на постинсультное. И это, черт возьми, первое, что могло прийти в голову неврологу. Другое дело, что, судя по записям, сам больной вякнул в приемном покое, мол, упал и башкой ушибся. ...но всяко подозрение на инсульт – первоочередное. Однако, так или иначе, сперва необходимо тщательное обследование – КТ и остальное – надо посмотреть, есть ли кровоизлияние, где, сколько... Если это не ишемический инсульт, а мужика накачают тромболитиками, будет ещё хуже.
– На что жалуемся? – буднично поинтересовался нейрохирург, доставая из кармана замаскированный под ручку диагностический фонарик. – Следим за светом.
Поводив из стороны в сторону фонарик, мужчина поднял два пальца знаком «виктори».
– Сколько пальцев показываю?
Видимые следы черепно-мозговой травмы, описанные ребятами из «скорой», не показывали ничего прямо-таки жесть как серьезного. Следовательно, дальнейшая диагностика проста: рентгенограмма черепа, МРТ и КТ желательно, а также самый главный способ выявления опасности здоровью – наблюдение. И зачем его вызвали? Эдди Нолан прекрасно справится с такой банальщиной.
Отредактировано Митос (2015-01-26 04:05:40)
Как доехали до больницы, МакЛауд не знал, по причине полного своего отсутствия. Ни мира, ни времени, ни его самого попросту не было вообще. Что-то появилось, лишь когда сквозь марево слипшихся ресниц он увидел лицо Тэссы. Наверное, она что-то сделала, чтобы привести его в чувство – потрогала за плечо или погладила по щеке, но он этого ещё не ощутил, вернее, не помнил. Потом, приподняв свинцовые веки, он увидел и остальное: Тэссу целиком, салон машины, Эву, распахивающую дверцу у водительского места и вылезающую наружу, здание за окном… и понял, что надо шевелиться, делать хоть что-то, хотя сил не было ни на что.
Через открытую женой дверь он кое-как вылез, устоял, пошатываясь, будто в самом крепком подпитии, схватился за всё ту же дверцу, чтобы не свалиться – колени подгибались, голова кружилась, как у снятого с карусели пацанёнка – вот только веселья от всего этого как-то не было. Хорошо, что Эвита, недолго думая, взбежала по ступенькам и скрылась за широкими остеклёнными дверями отделения скорой помощи, чтобы там поставить всех на уши. Самому бы Дункану ни за что на крыльцо не подняться и до нужного помещения не дойти – рухнул бы где-то по пути точно – а так, полминуты не прошло, как по боковому крылечному пандусу, постукивая подшипником при приземлении на асфальт, которым были залиты прибольничные парковки, выкатилась каталка, ведомая двумя дюжими санитарами. Садясь, а потом и ложась на клеенчатую твёрдую кушетку на колёсиках, шотландец сквозь дурноту и слабость возблагодарил-таки неведомых никому изобретателей этих самых колёс.
Потом под гудящий рокот в норовившей расколоться голове, более всего напоминающий грозное горловое пение с перебивкой щёлкающего на поворотах-разворотах подшипника, мелькали холодной синеватой белизны прямоугольники непогашенных ламп на потолке, от этого мутило ещё сильнее, и Мак закрыл глаза. Однако их пришлось открыть, когда дело дошло до вопросов. На некоторые отвечала Тэсса, но кое в чём пришлось признаваться самому под её взглядом, из застывшего, почти остекленевшего от напряжения и горя, ставшего укоризненным. Только ради этого стоило сказать о вчерашнем падении и ушибе башкой, право.
Суета опросов, заполнения документов, испуганные лица его женщин, новые пробеги с каталкой до палаты, переваливание – другого слова не подберёшь – на койку (потому как чувствовал себя Мак ни дать ни взять, колодой дубовой), подключение всех возможных и немыслимых для здорового человека датчиков – всё это отнюдь не способствовало умиротворению и оптимизму пациента, так что, когда явился врач и выгнал всех почти из маленького, забитого аппаратурой помещения, шотландец только за это был ему благодарен. Во всяком случае, взглядом бедолага-пациент постарался выразить именно это, пока доктор топтался рядышком. А вот на простой вроде бы, совершенно стандартный и рутинный до оскомины вопрос о жалобах ответить было не так уж легко – больно уж много их, жалоб, по правде говоря, накопилось. С чего и начать-то?..
– Голова кружится. И болит… очень сильно, – послушно пялясь на пятно ярчайшего света, практически воткнувшееся в один глаз, потом в другой, так что мозг, кажется, взорвался, пролепетал Дункан, сглатывая опять подкатившую к горлу тошноту. – Мутит… и с координацией проблемы. А ещё были судороги.
Или это его женщины уже говорили?..
Глаза отчаянно слезились, но растерянный горец воззрился-таки на докторову «виктори», недоумевая сразу по двум вопросам – кому это медик салютует, («Живи, цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя», – пронеслось тяжёлым грохочущим галопом по тоннелям мозговых извилин), и неужели он, Дункан, настолько скверно выглядит, что надо спрашивать такой примитив?
– Вообще-то, два, – пролепетал МакЛауд.
Бинго! Ответ оказался правильным, и вознаградил храброго горца новым набором разнообразнейших маршрутов с пересадками (перекладками) и следующим этапом презанятных медицинских аттракционов – и тебе рентген, и тебе КТ, а следом и МРТ, и тебе обратно в палату, и тебе капельницу одну-вторую. Дункан до того наразвлекался, что отключился где-то вскоре после начала тихого часа и проспал практически сутки. Голова, кажется, болела меньше… пока…
Отредактировано Дункан МакЛауд (2015-02-07 21:09:12)
Голова у нее разболелась, как только они добрались до больнички. Вот стоило только затормозить – красиво так, под завывания сирены, грозное мигание синего ока на крыше, визг тормозов и припеченных от трения покрышек – и тут же заломило виски. Подленько так, исподтишка. Дескать, ты не обращай на нас внимания, у тебя и так дел по горло.
Эва и не обращала. И пока он ставила приемное отделение с ног на голову, пока отвечала на вопросы и заполняла бумажки, пока провожала Дункана на обследования и отвозила домой Тессу, мигрень успела уютненько расползтись от одного виска к другому, изредка напоминая о себе шумом в ушах да серебристыми искорками перед глазами.
Уже тогда ей следовало бы насторожиться, но Эва преступно спустила боли эти легкие заигрывания, уверенная, что вот сейчас она доберется до дома, завалится спать, и та уйдет, не солоно хлебавши.
Мобильный зазвонил аккурат в тот момент, когда она стала засыпать, уютно свернувшись калачиком в своем гнезде из двух больших подушек и пушистого покрывала. Она придприняла малодушную попытку накрыть голову подушкой, но «Имперский марш», пробирающий вкупе с виброрежимом до самого нутра, ненавязчиво сообщал, что звонит нежно любимое начальство. Девушка, не глядя, нашарила трубку в изголовье кровати и обреченно поднесла к уху. Есть такая народная полицейская примета – если тебе звонит твой инспектор, вообрази самое худшее, смело умножь на два и расслабься. Все равно оно и вполовину не будет соответсвовать по-настоящему говенной реальности.
– Господин инспектор, обратитесь к тому жалкому рудименту, что у вас остался от совести. Я с ночной, на мне жмурик, и утро выдалось на редкость насыщенным.
– Я в курсе насчет вашего насыщенного утра, лейтенант Кадиш. Патрульная служба уже доложилась. Вы знаете, сколько правил дорожного движения вы сегодня нарушили? И это я молчу о превышении служебных полномочий.
Эва вздохнула.
– Вот стервятники, уже настучали. И за что они меня так не любят, а?
– За вредность характера, – ответствовал инспектор. – Эвита, ваша страсть к «Формуле 1», несомненно, импонирует мне, но не настолько, чтобы вырывать вас из более чем заслуженных объятий Морфея. Дело касается вашего, как вы выразились, жмурика. Его …гхм… отсутствующая часть внезапно нашлась, и ваше присутствие в участке необходимо. Если вы, конечно, заинтересованы в расследовании.
Эва снова вздохнула.
– Стефан, а голова никак не подождет? Хотя бы пару часов? Ей, в отличие от меня, хуже уже не будет.
Теперь пришел черед инспектора вздыхать горестно.
– Включи телевизор, Эв. И сама решай, подождет твоя потеряшка или нет.
Закутавшись в одеяло, Эва обреченно пошлепала босыми ногами на кухню – включать телевизор. Глядя на дикторшу, профессионально-бесстрастно вещающей в камеру о новостях дня, Эва обреченно подумала, что народная полицейская примета еще ни разу не подводила. Потеряшка отыскалась в куче мусора на заднем дворе школы. Той самой, в которой учился Ричард.
Она выключила телевизор и подошла к мойке. Открыла воду, посмотрела на висящие над холодильником часы. Те любезно сообщили ей, что учитывая те пятнадцать минут, что она подремала до телефонного звонка, за прошедшие сутки у нее насобиралось целых два с половиной часа сна. Эва подставила под струю сложенные лодочкой ладони, плеснула в лицо холодной водой и пошла собираться.
Притаившаяся было мигрень радостно оскалилась, и запустила в виски тонкие, словно иглы, и такие же холодные пальцы. Эва прислонилась к дверному косяку, прикрыла глаза, борясь с приступом головной боли, и подумала о том, что это будет очень долгий день.
Эва нахохленным воробьем сидела на неудобном больничном стуле, рядом с больничной койкой и сосредоточенно чистила апельсин. Один из тех, что принесла с собой. Она никогда не понимала этого больничного шаманства – навещать больного с пакетом цитрусовых, но оно исправно работало. По крайней мере, никто из тех, кому она их носила, в больничке не помер.
Толстая кожура с еле слышным треском рвалась под пальцами, оставляя на них липкие, желтоватые следы и распространяя по палате резкий запах цедры.
Эва любила этот запах больше ванили. Если МакЛауды приглашали ее на посиделки, Тесс обязательно добавляла в какое-нибудь печево апельсиновую цедру, специально для нее. Как правило, это были маленькие – на один укус – кексы. Нежно прижимая к груди плетеную корзинку, Эва уютно располагалась на диване в гостиной, забросив ноющие ноги на подлокотник и некоторое время грелась осознанием того, что всю эту корзинку она может сожрать в одно рыло, и никто и слова ей не скажет.
Эва вздохнула еле слышно, убрала кожуру в пакет, покосилась в сторону койки. Дункан спал. Спокойно и безмятежно.
«Завидовать – вредно», – назидательно сказала она себе и уже привычно подавила желание прилечь рядышком.
А можно и не рядышком. Пол, если вдуматься, вполне подойдет. Тоже вполне себе горизонтальная поверхность. И так заманчиво придвигается все ближе и ближе...
Эва сморгнула и тряхнула головой, беря себя в руки. Тех трех часов, что она урвала ночью в кабинете, явно не хватало. А при мысли о кофе ее уже ощутимо подташнивало. Нет, она его любила, но в таких слоновьих дозах. Она снова покосилась в сторону койки и разломала очищенный апельсин на две половинки. В одну уткнулась носом сама, другую, потянувшись, поднесла к точеному шотландскому профилю. Пальцы дрогнули, сжимая края, апельсиновый сок брызнул прямо Дункану в нос.
– Я не хотела! – без малейшего намека на искренность покаялась Эва, когда Дункан, прочихавшись, воззрился на нее с немым укором в очах. – Ну что, симулянт, как самочувствие?
Отредактировано Чидори Канаме (2015-04-21 17:21:13)
Времени не существовало для него. Он застрял в его течении, как большой камень на пути бушующего потока. Он не жил, он тянул свою вечность, он не проживал, он существовал. Люди мечтают о бесконечной юности и победе над болезнями, но не имеют ни малейшего представления, каково это, хотеть и не сметь умереть. Разве мечтают они потерять всех, кто был когда-то дорог, без кого не мыслил жизни? Бессмертие – это проклятие.
…Лезвие меча бессильно дрогнуло и упало. Однажды его время закончилось на этой земле.
Однако теперь вновь Коннор ощущал себя живее всех живых, пусть его воскрешение и было всего лишь иллюзией, картинкой, рожденной затуманенным созданием кузена Дункана. Упрямец никак не оставит память о своем брате в покое. Раскаяние, чувство вины еще столетия будут заставлять Коннора являться во снах горцу. В мире, где за каждым охотиться смерть, приятель, нет времени на сожаления или сомнения. Да пойми же ты это!
Время друг и время враг. Но сейчас время Дункана уходило, как песок сквозь пальцы. Чем дольше продлятся его бредовые видения, чем меньше шансов, что он очнется в реальном мире. Занятная ситуация получается: даже после смерти МакЛауд-старший должен спасать попавшего в беду родственника. Такое вообще поддается логике?
Надо дождаться темноты, иначе свора подруг, врачей и возможных соседей по палате не даст МакЛауду совершить задуманное.
К вечеру разыгралась гроза, оглушительная, несущая, казалось, гибель... Разрезали небо яркие вспышки молний. Громовые раскаты сотрясали здание больницы. Коннор поднял воротник серого плаща, закрывавший половину лица, и, втянув голову в плечи, бросился из своего укрытия на автобусной остановке под проливной дождь. Быстрыми шагами помельтешил по лужам ко входу. Промокшая одежда прилипла к телу, мешая свободно двигаться. Светиться лишний раз перед медперсоналом ему чертовски не хотелось. Чем меньше людей он встретит на своем пути, тем меньше помех. Однако и раствориться в воздухе или стать невидимкой Коннор не имел возможности. Скрутить медбрата, утащить его за угол, позаимствовал униформу, бейдж и маску – и проблемы с маскировкой стали в разы меньше. Облачившись в новое одеяние, он заботливо завернул меч, даже после смерти всегда бывший при нем, в мокрый плащ. После чего со свертком в руках неторопливо появился в ярко освещенных коридорах больницы. Половину пути он проделал беспрепятственно, после чего услышал за спиной неприятный женский голос:
– Эй! Личные вещи больных полагается сдать!
Коннор приготовился бежать. В это время свет заморгал и на несколько секунд погас окончательно. Когда он включился, мужчины на прежнем месте не было.
В помещении, бывшим, по всей видимости, подсобным, МакЛауд обнаружил каталку, положил туда свой сверток, прикрыв простыней, после чего тихонько приоткрыл двери, снова очутившись в коридоре. «Staff Only» прочитал он на обратной стороне, ухмыльнулся своей везучести.
Шагая твердо и целеустремленно, как, должно быть, и свойственно врачам, и стараясь не привлекать при этом внимания, Коннор подошел к лифту, поднялся на третий этаж и направился к палатам. Каталку поставил у стены у палаты 305, в которой обнаружил не подававшего признаков жизни брата, а сам двинулся дальше, поочередно заглядывая в одну дверь за другой. Палата 310 показалась ему наиболее подходящей для осуществления замысла. В ней находился пожилой мужчина, подключенный к кардиомонитору. МакЛауд отключил монитор, вернулся к каталке, отвернувшись лицом к стене. Дежурной медсестре потребовалось не больше минуты, чтобы оставить свой пост и пойти выяснять, что же произошло с монитором.
Как только она прошла мимо, Коннор вкатил кресло в палату Дункана.
– Я знаю, что ты меня слышишь. Не притворяйся. Говорили тебе, не будет от тебя никакой пользы, если ты не станешь беречь себя, да ты все не уймешься. Вид у тебя ужасный. Надо выбираться отсюда.
Отредактировано Коннор МакЛауд (2016-03-06 20:58:24)
Вы здесь » Вечность — наше настоящее » Настоящее » Сходил, называется, за хлебушком...
