Вечность — наше настоящее |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Вечность — наше настоящее » Дневники » Евгеника
я - раб и я - господин, я везде и я нигде, я подчиняю себе багровые реки.
Постигший важное - одинок.
Это не дневник, это селекция воспоминаний. На самом деле все было не так, но кому какое дело? Ведь так лучше.
Отредактировано Бальдур (2014-01-27 00:56:26)
-Скажи, Кики, если я приставлю нож к твоему горлу, ты будешь кричать?
Она сидит перед трюмо в нижнем белье, словно невзначай выставляя на показ точеное белое колено. По губам ее блуждает надменная усмешка, а шелк ресниц бросает на скулы долгую пепельную тень. В плавных движениях бледных пальцев томность и нега, словно она перебирает струны невидимой арфы. Ее грудь тяжело вздымается в такт.
Он стоит позади нее, видя в зеркале ее зыбкое отражение, словно фантом, но одно касание, и вот она живая, настоящая. У нее прохладная гладкая кожа, но она не дрожит, когда его пальцы отмечают крещендо ее пульса, прижимая бьющуюся жилку на шее. Он хочет сжать сильнее, сдавить, оставить след пальцев или резные лунки ногтей, чтобы посмотреть, как исказится ее лицо, это совершенное лицо, рассеченное надменной усмешкой. Но этот порыв сожжет ее красоту, и он сдерживает себя, обводя фарфор острой ключицы и забираясь в ложбинку между тугих грудей. Она тихо выдыхает, ее гибкий язык хищно обводит алые губы,стон-полувсхип тонкий и короткий, одиноко катится в пустоту. Он склоняется к ней, чтобы ощутить ее запах, сочный аромат летнего зноя с тонкой нотой вожделения, опьяняющего и сладкого, словно молодое вино. Тонкая паутина кружева сама ползет с плеч, когда он жадно сминает ее алебастровую плоть в пальцах. Ее глаза широко раскрываются, и следующий ее стон, это рык волчицы, которая голодна. В ее глазах он видит и желание, и нужду, и падение, и ураган. Он заворожен этими загадочными глазами, потому что это самая большая драгоценность из всех, что он видел когда-либо.
Он рассекает ее кожу тонким лезвием, кровь в свете луны черна, как желчь, а на вкус горька, словно поражение. Но он упоенно обводит языком края раны, и дуреет от первобытного восторга. Эта женщина - опиум, она ядовита для него и нестерпимо желанна.
Ее бедра судорожно сжимаются, тесно сходясь в самом начале, когда он, минуя шелковые рубежи одежды, нежно ласкает горячий влажный бутон ее плоти. Она быстро слабеет в капкане его объятий, и покорно скользит, принимая в себя жадные пальцы, сладко-сладко дышит ему в шею...
Она умерла так давно, что кажется просто сном, а ее глаза выцвели и истлели, превратившись в пригоршню праха. Но на портрете, который он иногда достает из ящика письменного стола, она по прежнему несет в себе неизъяснимую тайну, и улыбается надменной чарующей улыбкой, словно знает что-то неведомое ему.
Стерильная палата режет глаз своей ослепительной белизной. Мертвая тишина гнетуще давит на барабанные перепонки, ее нарушают только пронзительный писк аппарата жизнеобеспечения и звук мерного вливания кислорода в безвольные легкие. Холодно.
Перед ним на столе его маленький шедевр, который занимает его разум вот уже несколько дней. Новый Христос на алтаре науки. Грудная клетка раскрыта: белесые ребра топорщатся, напоминая расправленные крылья гордой орлицы, открытое сердце бьется в глубине, подключенное к приборам, посылающим электрический импульс через равный период, легкие надуваются и спускаются, работая как кузнечные меха. Сам юноша накачан смесью из наркотиков и эпинефрина и сейчас плавает в мутном супе из грез. По крайней мере Бальдур на это надеется, ибо реальность может убить.
Юноша красив красотой прошлых столетий, словно сошел с полотен мастеров Возрождения. Чувственные губы, точеный профиль, мелкие кудри цвета венецианской меди. Он похож на спящего ангела. Так выглядит любимое творение Господа, а ныне его маленький каприз.
Его глаза закрыты, но Бальдур знает, что они оттенка светлого смарагда. В те давние времена, когда он родился, люди верили, что змеи и скорпионы боятся изумрудов, из глаз их льется вода, пока они не ослепнут. Но Бальдур не ослеп, хотя определенно помешался.
Доктор очень нежно убирает волосы с чистого мраморного лба и невесомо касается губами запечатанных уст юноши. Кожа на скуле тверда и холодна, он пытается согреть ее своим дыханием, а потом пробует на вкус языком, оставляя влажную дорожку от уголка губ до смеженных век. Щека соленая словно от слез, хотя должна быть стерильной, и соль эта имеет привкус мученичества. Внезапно глаза открываются. В них нет ничего осмысленного, просто мышечный рефлекс, но Бальдуру чудится упрек. Он вглядывается в эти глаза, как в бездну, и тьма в нем растет словно дерево.
Скоро мозг мальчика сгорит от препаратов, закачанных в его тело лошадиными дозами, или его убьет инфекция, маленький микроб, которого он принесет с собой. Ему жалко терять своего тихого друга, но он должен остановиться, пока безумная идея не захватит его полностью.
Он кладет ладонь на обнаженное пульсирующее сердце, сначала просто любуясь, а потом сжимает его в кулаке. Писк оборудования перерастает в постоянный истеричный сигнал. Это тело умерло.
Бальдур закрывает распахнутые глаза юноши, зная, что для них обоих настал момент облегчения. Он тихо молится за упокой.
- Requiem aeternam dona eis, Domine...
Отредактировано Бальдур (2014-01-27 15:36:06)
Вы здесь » Вечность — наше настоящее » Дневники » Евгеника
