Лучано не любил Францию. Французы были невежественными скупердяями. И, ко всему прочему, они словно обладали иммунитетом перед божественными голосами musiko. Их как будто не трогала гармония музыки и голоса, звучащих в таком полном единении, что у всякого обладающего слухом выступали слезы на глазах. Только не у французов. В отличие от развеселых лож неаполитанского Ла Фениче, в Париже публика вела себя, можно сказать, чопорно. В ложах не играли в карты, не принимали любовников и не устраивали семейные скандалы. О, нет! Весь свет французского двора сегодня освещал ложи чистейшей воды бриллиантами фамильных реликвий. Все взоры были устремлены на сцену. Они ждали. Ждали, когда темно-синий, расшитый золотой канителью занавес торжественно раздвинется и можно будет ухмыляться, скрывая злорадство кружевами платков и вееров: вот оно, ваше итальянское "священное чудовище": толстожопое, обрюзгшее, с оплывшими щеками и дряблыми подбородками. Сейчас оно нелепо взмахнет ручками и завопит высоким альтом про то, как он ослеп от слез по своей Эвридике. То-то будет смеху! Евнух страдает по любви! Эта нелепая жертва тщеславия своих родителей! Этот клоун размалеванный, как пугало....
Но нет! Нет, сегодня Лючи заставит этих толстокожих умыться слезами.
Юноша мотнул головой, отгоняя, как назойливую муху, гримера и решительно отмахнулся от помпезного шлема с черными перьями. Нет. Орфей будет оплакивать свою Эвридику с непокрытой головой. Черные, блестящие, тяжелые локоны плащом укрыли плечи. На выбеленном гримом лице подведенные глаза казались бездонными. Стрелы ресниц, алый излом рта. Греческая маска скорби. Безутешный Орфей, оплакивающий погибшую возлюбленную. Щегол встал и вышел из гримерной. И тут же в животе словно все кишки скрутило. Нет, это не было волнение. Совсем нет. К нему, пробираясь между балетными в перьях и лентах, спешил Паоло:
- Dolche mio, здесь есть еще один! Я чувствую этого поганца! Но ты не бойся! Я буду за кулисами! Иди, спой им, cardellino*! Спой так, чтоб я мог вытрясти из их кошельков все, до последнего экю!
Лючи не слышал старика, в животе все словно слиплось в стылый, холодный, склизкий ком. Он ненавидел сейчас этого неведомого бессмертного. И желал ему смерти просто потому, что из-за него он может тупо опозориться.
Занавес медленно поплыл в стороны, открывая горестную фигуру у подножия усыпальницы. Скорбные торжественные такты вступления заставили укрытую фиолетовым бархатным плащом фигуру дрогнуть. Скорбящий поднялся во весь рост. Высокий, весь в черном, с локонами, изящно очерчивавшими линию скул, Орфей сделал шаг к партеру. Зал затих. Напряжение в воздухе накапливалось, как духота перед грозой. Лючи требовательно обвел зал взглядом.
"Кто???!!! Кто из этих кукол, обряженных в бархат и кружева? Напудренных до полной невозможности определить возраст? Любому можно дать чуть больше двадцати, даже древней, как мойра, старухе де Нуалье в ложе амфитеатра".
Мушки, перья, драгоценности, бисквитно-карамельные оттенки сюртуков и корсажей. Выжидающе замершая в королевской ложе фигура Австриячки ...Лючи прикрыл глаза, и чистый, словно холодная ключевая вода, голос заполнил пространство. Нежный, растерянный, полный скорби и недоумения голос влюбленного, потерявшего смысл жизни. Орфей оплакивал свою жизнь без любимой... Трели фиоритур взмывали к расписному и украшенному лепниной потолку театра, заставляя дам прикрывать заалевшие от волнения щеки. На сцене не было жирного каплуна кастрата. Нет.  На сцене красивый юноша пел о своей потере. Забыв все на свете, и жалоба разбитого сердца заставляла дам и кавалеров прикладывать платки к наливающимся слезами глазам.

___________________________________
*(ит. Щегол)

Сцена - волшебное место. Это Лучано знал всегда. Даже в бытность свою юным "ангелочком", выпевающим чистым голосом литании над гробом умершего от лихорадки. Когда на тебя устремлено столько глаз - любые хвори отступают. Покоренный красотой голоса зал начинает даже дышать с тобой в унисон, замирая, когда ты выводишь  пронзительно чистые, безупречные и сложнейшие пассажи. И все тревоги отступают, и ты уже не играешь Орфея. Ты становишься им. Отчаявшимся и отчаянным, беззаветно любящим и готовым усмирить даже фурий ада своим пением. Скандальная и вздорная дива - prima donna - Ла Габриэлли превращается из настоящего наказания господня, в нежное и прекрасное создание, отчаявшееся обратить на себя твои взоры.
Упрекающая, как может упрекать только бесконечно влюбленная женщина, умоляющая и наконец добившись своего - умирающая на твоих руках... Глаза застилали слезы, когда под гром аплодисментов занавес торжественно отсекал взбесившийся от восторга и рукоплещущий зал от актеров.
Их вызывали, как минимум, еще дюжину раз.
Они кланялись, на сцену дождем сыпались перстни, расшитые кисеты, любовные записки, цветы устилали сцену ковром.
Эвридика рассылала воздушные поцелуи, а Лючи чувствовал тотальное опустошение, как всегда после хорошо сделанной работы. За кулисами ждал верный Паоло и его "мальчики". У мальчиков был довольно внушительный и неприятный вид. Четверка здоровяков скорее смахивала на забойщиков скота, чем на телохранителей. Впрочем, парни были беззаветно преданы Паоло, а Лючи просто боготворили. Процессия медленно двинулась к гримуборной сквозь людское море. К дверям Щегол прибыл тесно зажатым в живое кольцо, и готовым просто рухнуть от усталости, но перед самыми дверями снова настигло острое чувство присутствия. Рядом, словно дух, материализовался синьор Аморе.
- Спокойно, мой птенчик, тут он никого ни убивать, ни вызывать не станет. Слишком людно. Просто побеседуем! Просто будь собой! А я прослежу, чтоб с тобой ничего не случилось, - вполголоса командовал старый хрыч.
Лучано сглотнул нервно и кивнул. Легко ему командовать, он всю жизнь и не жизнь имел дело с убийцами, убийствами и смертью. А Лючи, хоть и умер однажды, вовсе не жаждал проверить, насколько он бессмертен. И до сих пор ему везло. Дожив до 66 по меркам обычных людей, он по-прежнему выглядел на 18, был богат, успешен и благополучен, а главное сохранил голову! Обреченно вздохнув еще раз, кастрат распахнул двери:
- И кто ж учил вас манерам, prezioso*? В какой богом забытой деревне вам привили столь блистательные манеры? Или в Париже принято вламываться без приглашения?
Лючи пер на гостя взбешенной фурией. Сзади, сокрушенно всплескивая руками, семенил Паоло. На пороге, закрыв за собой двери, замерли "мальчики".

_________________________________
*Драгоценный (ит)

Незваный гость вскочил с кресла и затараторил. Сравнения громоздились одно на другое, и уже на первой минуте и без того уставший после спектакля Лючи перестал улавливать смысл. Да и смысла было с горошину. Парни у дверей ухмылялись, пора было прекращать этот балаган. Но тут визитер рухнул на одно колено и Щегол, к этому моменту абсолютно переставший следить за славословиями, всерьез испугался, что этот словоблуд сейчас достанет коробочку с кольцом и будет звать замуж.  Паоло уже не стеснялся и, достав огромный белоснежный, отделанный фламандским кружевом платок, топил в нем смех. Выглядело как хрюканье. Лючи разозлился.
- Карло, не стой столбом, - голос стегнул хлыстом - подогрей воды!
Гримерка Лючи мало была похожа на тесные, темные и вонючие комнатушки для массовки. Оно и понятно. Щегол стоил дорого и привык к роскоши. И поэтому его гримуборная была больше похожа на будуар парижской кокотки. Затянутые в китайский шелк стены превращали комнату в дорогую бонбоньерку. Зеркало в резной золоченой раме отражало мягкие кресла, кушетку и, пример невиданной роскоши для служебных помещений театра, медную ванну. Ширма, отгораживавшая этот пример роскоши, была украшена медальонами, запечатлевшими 12 подвигов Геракла. Если верить живописцу, герой мифов был горазд на постельные бои. И везде: на полу в вазах, на стенах, в виде вытканных на ткани, в воздухе – отчетливым нежным ароматом - розы. И Лючи – долговязым пестиком в этом розовом бутоне.
Глядя прямо в глаза парижскому волоките, кастрат улыбнулся:
- Как много слов, мсье, - французский ласкал ухо мягкостью и вкрадчивостью кошачьего мурлыканья - для того, чтобы сказать, что вам понравился спектакль. Чему я несказанно рад.
Долг учтивости был отдан, и можно было с чистой совестью выпереть нахала, но Щегол не спешил. Они не так часто встречали бессмертных. К тому же страх отступил и Лючи, почувствовав себя в безопасности, был преисполнен любопытства.
- Беппо, помоги мне раздеться.
И снова обратившись к мужчине, Лючи пояснил:
- Прошу простить меня, но я приведу себя в порядок. - И кокетливо добавил: - Может быть, увидев мое настоящее лицо, вы в ужасе бежите...
Опасность отступила, и теперь к юноше стремительно возвращались его обычные манеры избалованной дивы.
- Роняя тапки и панталоны, - всхлипнул неразборчиво Паоло - платок заглушал его итальянский, но у Лючи был отличный слух, и он метнул сердитый взгляд в "дуэнью".
Рыжий Беппо, с устрашающим шрамом через щеку, помог снять бархатный колет так умело и быстро, что позавидовала бы любая горничная. Лючи сел к столику перед зеркалом и принялся методично стирать оливковым маслом белизну грима
- Итак, вам, понравилось мое пение, любезный....
Вопросительная пауза замерла в воздухе. Гость не представился и Лючи ждал. Его действительно интриговал посетитель. Помимо того, что он был бессмертным и потому опасным, он был…интересным. В понимании Лючи «интересный» вовсе не равно «красивый». Этот тезис мог бы подтвердит рыжий верзила, влюбленным взглядом пожиравший отражение Лучано. «Интересный» - значило «интригующий». А посетитель интриговал даже внешностью. Революционным пренебрежением к парикам: его собственные, рыжевато-каштановые волосы были собраны на затылке в хвост бархатной лентой. Богатая вышивка камзола глубокого винного цвета – свидетельствовали и о богатстве и о вкусе владельца. Никаких оттенков зефира и нуги. Темные насыщенные цвета. Но при этом туфли – от модного обувщика, кружева – воздушной нежной пеной вокруг запястий, и перстни унизывающие пальцы – явно свидетельствовали и франтовстве. И шрам… Шрам рассекавший бровь практически посередине. О нет, это не был модный при дворе образ  юноши – пастушка: зефирово-пряничного безмозглого ничтожества, озабоченного только гладкостью щек и скользящего по жизни в ритме менуэта. Нет. Это был Мужчина. Сильный и потенциально опасный. Оба эти качества неизменно вызывали интерес и желание.
Лючи глянул в зеркало, поймав взгляд кавалера, и вопросительно выгнул бровь, торопя с ответом.

Лючано непроизвольно вздрогнул, когда Любезный граф де Гийом, внезапно крутнувшись вокруг себя, мгновенно оказался за спиной и, склонившись к плечу и вдыхая запах, принялся соблазнять. Щегол не к месту подумал, что пахнет он сейчас, хммммм... не розами. Парни напряглись, а Беппо так и ел глазами затылок графа, словно примериваясь. Но граф лишь склонился еще ближе к уху, и чем дальше он говорил, тем шире становилась улыбка Лючано. Кажется Любезный граф считал, что Лючи надо куда то приглашать... Это было, как минимум, забавно, особенно с учетом того обстоятельства, что именно Королева настояла на приезде итальянского соловья, отметая все доводы своего недалекого и прижимистого, словно буржуа, супруга.
И сейчас дель Фьоре предстояло привести себя в порядок перед тем, как карета с вензелями Королевы умчит его, в обществе сердечной подруги Австриячки - любопытной и прелестной болтушки да Ламбаль, в беспечальный  Трианон. Разумеется, там снова придется петь.
Лючано как механическая куколка кивал головой, слушая доводы графа, Паоло что-то сдавленно бормотал в свой платок, время от времени всхлипывая, Лючи поднял глаза. встречаясь в зеркале с требовательным взглядом искусителя.
- Право слово, драгоценный граф, я даже и не знаю, что выбрать... все такое ... - Щегол экспрессивно взмахнул рукой... - Заманчивое. Но, увы, выбор сделан за меня. И сегодня меня ждут в Трианоне.
Лючи встал с мягкого пуфа.
-  Если вы дождетесь когда я... - юноша кокетливо улыбнулся, - ...приведу себя в надлежащий вид - вы сможете сопровождать нас с госпожой де Ламбаль.
И совершенно другим голосом скомандовал:
- Беппо, помоги мне!
Лючи удалился за ширму, где рыжий верзила помог ему раздеться и опуститься в теплую воду. Странно, но огромные лапищи с легкостью и нежностью намыливали тело Щегла.
То, что графу дозволено было присутствовать при туалете, свидетельствовало только об одном - Лючи был заинтригован и/или его развлекало общество.
После того как Беппо вытер тончайшей льняной простыней свежевымытого певца и помог ему облачиться в белоснежные, с кокетливым кружевом панталоны и легчайшую, словно сотканную из паутины, нижнюю рубашку , настал черед корсета. Лючи уперся руками в туалетный столик, а телохранитель словно опытная горничная быстро и туго зашнуровал корсет. На глазах у графа творилось превращение.
Лючано вздохнул, глядя в зеркало:
- Ах, не молчите, граф, расскажите мне, кого нынче молва коронует титулом "любовника королевы"? И правдивы ли сплетни о богопротивных... - Лучано прикусил губу, стрельнув глазами в сторону графа, - ...забавах, к коим наша маленькая де Ламбаль пристрастила Королеву?
Лючано был похож сейчас на странную статуэтку севрского фарфора: слишком высокая пастушка. С осиной талией и густым, еще не усмиренным париком, каскадом черных тяжелых локонов.

Граф умел "держать лицо" . По крайней мере, он ничем не выказал своего разочарования, только рассыпался мелким бесом в любезностях. Не забывая, между тем, подсматривать за ширму. Лючи усмехнулся отражению в зеркальной глубине: с чем-чем, а с инстинктами у этого "графа" все обстояло лее чем хорошо: кобельеро  - по определению Паоло. От обсуждения сплетен, впрочем, увернулся, что было совсем нетипично для придворного.
Терпеливо выжидая, пока рыжий приладит белый пудреный парик, певец слушал многословные извинения графа, вынужденного раскланяться. Не покидало странное ощущение, что для этого расфранченного нахала гораздо привычнее приказывать, чем извиняться. Мысль вызвала румянец.
- Лючик света я вам, конечно же, оставлю, любезный граф, - серебристым бубенцом прозвенел тихий смех. - До встречи.
Задумчиво рисуя мушку над губой, Лючано вопросительно взглянул в зеркало, и, поймав взгляд Паоло, вопросительно вскинул бровь. Сморщенное, как печеное яблоко, лицо синьора Аморе выражало стойкий скептицизм.
- Ну, не знаю, dolche mio, что ему было надо. На жопу твою попялиться или еще что... Сам решай! Я поеду сегодня с тобой. Потому как, если дело не в твоей белоснежной жопе - дело плохо. Значит, ему нужна твоя голова. А я не могу тебе позволить потерять ее даже из-за такого роскошного экземпляра самца.
Паоло, как всегда, говорил, что думал. И хоть это порой бесило - в общем и целом, здорово упрощало общение. Дальнейший туалет проистекал по привычному сценарию, и когда рыжий закончил, перед зеркало вертелась прелестная маркиза с лукавой улыбкой на карминово-алых губах. Лючано надеялся расспросить принцессу о новом знакомце, но... ах, у женщин свои идеи, как скрасить скучную дорогу. Когда декольте так щедр, а розовые губы так соблазнительны и зовущи, да и ворох шелковых юбок не преграда ничему... Ах, стоит ли обвинять двух "пастушек" в том, что вместо сплетен они занялись другими, не менее сладостными занятиями??? А когда изнемогшая под умелыми руками Лючано, красавица наконец достигла берега наслаждения, перед каретой распахнулись кованые ворота подъездной аллеи. Поздний ужин ждал путниц, рыжий с угрюмой миной спрыгнул с запяток кареты и помог "дамам" выйти. Впереди ждал сияющий тысячами свечей дворец. Лючано улыбнулся алыми от поцелуев губами - и пирожные по всем поверхностям - о да!

Отредактировано Лючиано дель Фьоре (2013-12-15 01:31:27)

Трианон - милое и малое поместье для "своих". Как дети строят себе "шалаш" из швабр и скатертей , так юная Антуанетта строила свой маленький Трианон. Волшебный берег для очарованных странников. Зачарованная страна где вечно длиться праздник непослушания. Там нет заунывных нотаций камер фрейлин и скучных до зевоты приемов. Там только юные, беспечные, талантливые, азартные. Там розовое шампанское - рекой! Танцы - до упаду, а игра за карточным столом и поцелуи - до утра, до вспухших искусанных губ и кругов перед глазами!!! И смех , смех , смех - бубенцовым шлейфом , контрапунктом скорому звонкому стуку красных каблуко,  и бегом по галерее к своим комнатам ,чтобы все еще задыхаясь от смеха , бега и безумия в крови , упасть на кровать забыться под медвежье бурчание Беппо . Его ,до странности осторожные , огромные и широкие ладони - неощутимы.  Он раздевает, бережно подкладывает подушки и укрывает одеялом. А в гаснущем сознании Лючано плывет , дрейфуя в тумане подступающего сна, мысль: Ооооо,  как я буду прекрасен утром!!!! Не смыв белила и кармин помады!!! Да и чорт с ним!!!!
............
Проснись!!!!!
Чужой голос действует как холодная вода за шиворот! Лючи , деревянной куклой садиться в постели, тараща глаза. Встрепанные волосы -вороньим гнездом на голове, смазанные белила - как облезшая штукатурка, а губы, припухшие после вчерашних поцелуйных безумств, как спелые вишни. Лючи пытается опознать обладателя голоса. Чужой..... В алом камзоле. И спальня чужая!!!! Трясущими руками Щегол тянет на плечи сползший шелк рубашки. Губа прикушена. И в душе темной волной поднимается .....злость! Злость хорошенькой женщины которой не дали выспаться и,мало того,  застали " неприбраной" в ослепительном беспощадном свете занимающегося дня.
Темные глаза недобро щуряться. А голос -каркающе сиплый голос не выспавшегося парня:
- Потрудитесь объяснить происходящее , драгоценный, что это еще за похищение сабинянок? И какого дьявола вы себе позволяете?!
Глаза меж тем мечутся определяя где двери, окна и куда можно рвануть с визгом!

Ну, разумеется, Лючи узнал. Манера приходить, точнее, вламываться куда не звали, и быть при этом как дома, видимо, была свойственна не только кошкам, но и любезному графу. Свеж, умыт и до отвращения бодр, и несет... черти что! Лючи же, в отличие от любезного графа, чувствовал себя как... как вчерашнее поднадкусанное и забытое на тарелке пирожное: все еще соблазнительное, но слегка зачерствелое... Пока Граф ел его глазами и вещал о том, что в Трианоне все спокойно, Лючи трясущимися руками нашаривал под подушкой тонкий, узкий клинок кинжала. И тут граф, улыбаясь как влюбленная акула, сообщил:
- А вас я похитил, сладкоголосый ангел.
Лючи так и замер. Не зная то ли смеяться, то ли плакать, то ли убиться нашаренным кинжалом на месте от абсурдности происходящего. Нет, конечно, Лючи не понаслышке знал, что такое назойливые ухажоры. И даже более, чем какая-нибудь избалованная куртизанка. Ему случалось "уходить от погони" темными и пахнущими мышами узкими коридорчиками театра, случалось и другое: роскошные уик-энды в чужих постелях. Но ни разу, ни один и ни одна из его почитателей не были столь ...безумными или... столь детски романтичными, чтобы играть в похищение прямо в королевской резиденции.
– Предлагаю с утра бодрящую верховую прогулку по волшебному лесу. Потом завтрак с устрицами, улитками, прочими французскими деликатесами. Фуагра. И на десерт – бланманже. - Лючи кусал губы и машинально пытался стереть с лица не только вчерашний грим, но и все шире разьезжавшуюся ухмылку. Фуагра. Бланманже. Нет, серьезно??? Далее милые пастушки мечтают поразить вас своим выступлением с пением и танцами. Заметьте, они жаждут развлечь вас, а не требуют выступления от вас. Следом, посещение купален с теплой водой и лепестками цветков.  - с лепестками... купален...угу...А после бесподобный массаж, вот этими вот, - продемонстрировал руки в перчатках, - руками. Вы даже не представляете пока себе, на что я способен в телесных практиках, в сплаве римских, индийских и китайских традиций. И более я не удержу вас в плену, вы будете вольны решать, что дальше.- Впрочем, эта программа вполне выполнима и если Вас заковать, так что не смотрите на муранские стекла, как на спасение.
- Что ? Прямо в перчатках? - Пронеслось в голове Лючано ехидная мысль, но тут же угасла при упоминании оков. Как-то совсем не тянуло выяснять сейчас, шутка это или угроза. Со вздохом откинув одеяло, Лючи сполз с кровати. В беспощадном утреннем свете он скорее был похож на пугало, зачем-то снятое с поля и помещенное в роскошь спальни: высокий, с длинными ногами, комично выглядывавшими из-под короткой рубашки, со встрепанными спутанными волосами и нелепо недомытым лицом, Щегол сейчас менее всего походил на предмет чьих бы то ни было грез.
- О беспощадный похититель девичьего покоя и сна честных юношей. - пафосно возгласил он - Смею ли я внести некоторые изменения в столь дивное в своем разнообразии меню? Лючи упер руки в боки. - дозволено ли будет недостойному , перед тем как пуститься с вами... - ...(во все тяжкие - хихикнул мысленно Щегол), - в долгую прогулку по лесу - ...застенчивый взмах длиннющих ресниц ознаменовал собой паузу... - Дозволено ли ему будет, - Певец с радостью узрел за ширмами сияющий край медной ванны, - дозволено ли будет несчастному пленнику смыть с рожи остатки вчерашних грехов и чужих поцелуев и, понежась в теплой воде, не спеша, позавтракать - прежде чем вы продолжите свои измывательства как и полагается настоящему тирану и похитителю. - Лючи все больше входил в роль. И, картинно вытянув одну руку и прикрыв глаза другой, нараспев продолжил, - а потом хоть в оковы закуйте, хоть массаж в перчатках делайте, я не возропщу. Но сначала, - парень проворно избавился от сползших к щиколоткам чулок и пошлепал к ванной, - сначала небольшое волшебство, если позволите, мой жестокий! Я преращусь из чучела в человека... А вы можете развлекать меня беседой! - добавил голос уже из за ширмы и в Графа полетела шелковая рубашка. Затем раздался плеск и блаженный стон: - Иисусе распятый! Какое блаженство!

Отредактировано Лючиано дель Фьоре (2014-01-11 18:44:47)