Бледный свет, пробивающийся сквозь неплотно закрытые шторы, разбудил Коннора. Такая малость, а все же - впрочем, он несколько дней уже плохо спал, исключительно потому, что не слишком-то уставал.

Эдинбург изменился. Весь мир, конечно, менялся, но все же непривычно было наблюдать, как давно знакомые улицы обрастают... цивилизацией, так сказать. Блестящие автомобили, формой напоминающие космические корабли из воображения фантастов шестидесятых, снуют мимо многовековых каменных замков. Отель в доме из камня, помнящем ещё Якоба Мора, с единорогом на вывеске - и номер, обставленный в модном духе минимализма. Прекрасный век настал - смешай, что пожелаешь, и назови это эклектикой. Коннору такой подход скорее нравился, он видел в нем отражение собственной жизни.

Две недели он здесь провел, и первое время было не до размышлений. Коннор задумал возродить свой заброшенный было "бизнес". В Нью-Йорк ему возвращаться не хотелось, и как всегда в момент раздумья, мысли обратились к Шотландии. Вернуться на родину, хотя бы ненадолго - это показалось действительно замечательной идеей. И вот Коннор сам себе создал кучу хлопот, но то были хлопоты почти приятные - оформить все бумаги, подыскать помещение... а главное, не позволяли разгуляться всяким мрачным мыслям.
Мысли, конечно, в конце концов, взяли свое. Сердце наигранным энтузиазмом не обманешь, и вот в итоге настал момент, когда опустились руки, а в голове вертится - зачем это всё? Для кого?
Он был готов все бросить и вернуться в Африку, лишь бы избавиться от этого дурацкого одиночества, тем паче невыносимого, что совершенно необязательного. Но Коннор думал об этом много раз - и все равно приходил к выводу, что решение правильное. Сколько раз уже он обжигался на одном и том же, пора и поумнеть. Не заводить новых привязанностей, не подвергать новых людей опасности... Открывай магазин, люби свои вещи, они куда более долговечны, чем люди. Вот только вещи - всего лишь вещи, как ни крути. Коннор и желал бы стать одним из тех, кто ценит хорошую вещь больше любого живого существа, да не таким уродился.
А иногда он думал - присоединиться бы к этим безумцам, запершимся в Убежище, и не нужно больше ни бороться, ни убивать, ни хоронить, ни думать... Но противно и бессмысленно так тратить свою жизнь, ведь на что-то же она дадена, такая? От природы Коннору, видимо, досталось слишком много упрямства - что та лягушка, упорно бившая лапками в кувшине с молоком, покуда не сбила масло. Вот он и жил, год за годом, находя новое, обжигаясь на старом. Порой - вот как сегодня - казалось, что запасы упрямства, не дающего сдаться, иссякают.

Весточка от кузена пришлась как нельзя кстати, потому что Коннор чувствовал, что скатывается в состояние мрачное и депрессивное, и сам затормозить не мог.
Лежа в постели и разглядывая уже во всех подробностях знакомый потолок, он даже поймал себя на том, что не может понять - рад, или нет. То есть, видеть Дункана он всегда рад... "Да и не ты ли, друг милый,только что жаловался на одиночество?".
Вот оно в чем все дело-то: он уже и привык барахтаться в этом унынии, и - чего уж там - жалеть себя. Настолько привык, что грядущая смена обстановки вызывает неосознанный протест.
- Так что заканчивай с этим, и давай-ка вставай уже, - велел сам себе Коннор.

Собаку бы завести, размышлял он, одеваясь. А что - жизнь простого антиквара позволяет неторопливый ритм. Просыпаться медленно, и чтобы на углу была какая-нибудь кофейня, куда можно ходить завтракать, а там уже и десять, и пора открываться. Он жил так одно время, в Нью-Йорке. Коннор честно соблюдал правила игры, они ему нравились (в отличие от другой игры), а особенно потому, что он не был обязан придерживаться их пожизненно. Собственно, профессию антиквара он выбрал уже давно, но полноценно пожить в этой шкуре ему удавалось не так чтобы очень часто. Только начнешь входить во вкус, и тут же что-нибудь случится. Сколько раз он снимался с места, оставляя дела на Рейчел; и вот вам ещё один плюс профессии - никого частые отлучки не удивят.

...Рейчел - её тоже не хватало. Нет. Не станет он заводить ни собаку, ни кошку, ни даже рыбок аквариумных.

Он все-таки встал и принялся одеваться - предстояло чем-то занять время до вечера, и, наверное, стоит сходить ещё раз взглянуть на помещение, которое он хочет купить под магазин. Обойдется это, конечно, недешево, а магазин никогда не окупится, Коннор это прекрасно знал. Но какое это имеет значение? Он его держал не ради заработка.

Два часа, полёт нормальный, – пришло на ум Маку незадолго до того, как пассажиров авиалайнера любезно попросили пристегнуться перед посадкой. Собственно, всё время перелёта оказалось часами тихого блаженства – угнездившись рядышком, Тэсса просидела тихонько, положив голову ему на плечо. Он тоже помалкивал, вдыхая тонкий аромат её светлых волос и чувствуя себя умиротворённо-счастливым. Понятно, что такие часы – всего лишь передышка в вечном бою, но тем они драгоценнее. – Поймав себя на этой мысли, а на себе – затуманенный лёгкой придремотой взгляд любимой, Дункан улыбнулся, напоминая себе, что у них, вообще-то, отпуск, а значит, пора себя отпустить немного, переходя в режим «безопасной среды». А так же безопасного четверга, пятницы, субботы… улыбка МакЛауда стала шире и веселее, зажигая карие глаза золотистыми искорками.
Но безопасный четверг не захотел наступать, да и среда (во всех смыслах) решила, что и так безопасности, беспроблемности, безмятежности, благополучия, благолепия и прочего хорошего на «б» в пересчёте на одну шотландскую душу, парившую между небом и землёй, отсыпала с лихвой, и пора бы уже счастливца и везунчика сдёрнуть бесцеремонно с небес на грешную землю, да пожёстче устроить посадочку при этом с вершин-то блаженства. В холлах аэропорта оказалось заоблачно светло и прохладно… и гулко-пусто, как, наверное, всегда бывает в преддверии рая… ибо праведников в давно и прочно заблудшем, как говорят, человечестве всегда-то насчитывалось негусто. Причём на обязательном и обычно почти формальном таможенном досмотре как-то очень быстро выяснилось, что Сын Лауда в число святых или хотя бы безгрешных точно не включён, и вход в шотландский парадиз ему заказан.
Ну, вообще-то понятно, как-никак, это не Валгалла, куда как раз без оружия не пускают… однако, шутки шутками, но стало горцу совсем не до них, когда мало того, что все документы Тэссы доблестные эдинбургские стражи границ изучили едва ли не с лупой, но и меч попросили распеленать и показать. Вот это ничем хорошим не обернётся, понял Мак, увидев, как азартно блеснули глаза у самого молодого таможенника при виде блеснувшего в свете ламп бритвенно-острого лезвия – одинаково хищный, надо сказать, был отсверк. Это уже потом, в комнате для допросов наверху, до Дункана окончательно дошло, что даже если бы не забыли они с любимой дома, на парижской барже злополучное разрешение на провоз антикварной катаны, его бы всё равно задержали, так или иначе. Однако в момент НЕобнаружения нужной бумаги с подписями и печатями шотландец расстроился, хотя, конечно, постарался – и не без успеха – огорчения и не показывать: Тэсс и так нервничала, а таможенники… будто ждали исподтишка какой-то более-менее явной реакции на изъятие оружия и задержание самого пассажира. Это должно было насторожить… и насторожило.
Даже следить за временем по состоянию небесного свода горец не мог, его посадили за стол вдалеке от единственного окна, и ночь превратилась в подобие серой резиновой ленты – тянулась, тяну-у-улась бесконечно, плотно, удушающе обматывая безнадёжным нетерпением и усталостью. И нечему удивляться: бессмертные тоже устают, особенно от чужого упрямства, твердолобости и нежелания понимать очевидное.
– Я же говорил, – раздражённо постучав пальцами по столу, в пятый раз, наверное, за минувшую ночь утомленно повторял Дункан немолодому мужчине, представившемуся агентом Интерпола, – этот меч пару сотен лет назад подарен моему предку и тёзке во время его странствий по Японии в качестве дружеского дара. Вы можете связаться с наследницей Кото-сан, она подтвердит, наши семьи до сих пор поддерживают отношения. Я дам номер её телефона, или отыщите его сами, в конце концов! Я вёз катану сюда, чтобы показать её родственнику, Коннору МакЛауду, уж с ним-то связаться вообще ничего не стоит… – он потёр затекающую шею ладонью. – Боже, что вы ещё хотите узнать? Будь я контрабандистом, я б нашел менее глупый и хлопотный способ провезти антикварное оружие, а не тащить его в открытую в самолёт.
– Мы ищем не контрабандиста, мистер МакЛауд, – тоном великого, но неприятного откровения наконец признался холодно-высокомерный полицейский, явно англичанин. 
– Кого же тогда? – сумрачно осведомился злой и усталый шотландец.
– Убийцу, МакЛауд. В парке Холируд два дня назад был найден обезглавленный труп.
– Вы с ума сошли, – искренне посочувствовал Мак, с усмешкой мотнув головой, – Я в Париже был два дня назад, мы только что прилетели, напоминаю. У вас совсем худо с подозреваемыми?

Отредактировано Дункан МакЛауд (2013-11-30 19:36:56)

Утро наступало, но никакой радости не приносило. Не было теплой постели, не было теплого плеча в теплой постели, не было обязательного утреннего поцелуя, не было приятного потягивания до хруста и стона, не было, черт побери, даже совместного кофепития на уютной кухне.

Тэсса понимала, что накручивает саму себя, но ничего поделать она сейчас была не в силах. Беспомощность - это ее личное проклятье. Она ничего не может изменить там, где это нужно и желаемо. Она не может продлить свои года или сделать нормальными года Дункана, она не может его защитить от притязаний на его голову, она не может войти в полицейский участок аэропорта и за руку вывести своего мужчину на встречу с каникулами и братом.

Мыслить списками - это привычная история. Так проще не запутаться и не сползти в уныние окончательное и бесповоротное. Создается какая-то иллюзия деятельности. От пристального взгляда девушки в стекле и в центре башни диспетчера уже давно должна была образоваться приличная дыра, но обе конструкции от разрушения спас Коннор.

- Доброе утро. - Тэсса чуть не подпрыгнула. Натянутые как струны нервы отозвались на это вмешательство в истерическую медитацию тихим вскриком и разворотм к подошедшему.

- Коннор... - Тэсса смотрела так, будто не она звонила брату Дункана вот недавно и просила помощи.

Господи боже, как же они непохожи и похожи одновременно. Иная масть, иные черты лица, но взгляд... Девушка очень долго привыкала смотреть в глаза Дункана прямо, чтобы смотреть и не отводить взгляд, например, при разговоре. Это у нее получилось. В конце концов, Мак жил вместе с нею и практики было море. Но Коннор... Упоминаемый часто, виден ею он был лишь единожды. Да и встреча та застала девушку не в том состоянии, чтоб изучать глубину и способность давить собеседника взглядом Коннора МакЛауда. А вот сейчас Тэсса могла насладиться этим в полной мере.

Эдакий глупый эксперимент ради эксперимента, мол, я смогла - я молодец. Ан нет. Не смогла. На пятой секунде взгляд синих глаз нырнул вниз, внезапно проявляя интерес к обуви Коннора.

- Коннор, его увели, мы забыли бумагу в Париже. - речь торопливая с явным акцентом (всегда, когда взволнована). - Мне ничего не говорят, подслушать тоже не вышло... Что делать?

Последняя фраза прозвучала совсем уж тихо и растеряно. Художница снова погрузилась в мысли о неважном начале отдыха, и это было заметно. Тэсса обхватила себя руками, точно вдруг ей стало невыносимо холодно. Так и было, почти. Отсутствие Мака не по его прихоти или надобности ощущалось именно так - холод и неуют.