Пересушенные склеры теперь слезились, влага слипала ресницы, зрение слегка плыло. Каждый раз, как режущие молнии чужой силы бьют по глазам – это невыносимо. И каждый раз почему-то глаза именно – любимая мишень злых, будто раскаленная добела, до мертвенной неоновой голубизны колючая проволока, разрядов. Они пробивались прямо в мозг, в его мягкие, серо-слизистые ткани, закорачивали потоки нормально-слабых импульсов, сминая и останавливая почти все жизненные, и уж точно все мыслительные процессы, так что мир воспринимался осколками разбитой мозаики, коллажем отдельных кадров, неясных, плохо проявленных. Квикенинг – штука крайне неприятная, смертного он бы убил, Дункан с удручающей регулярностью думал о том, что бессмертные выдерживают его лишь потому, что бессмертны. Единственное, что иногда во время него получается сделать – это кричать на последнем выдохе, не слыша себя.
Сделав долгий, глубокий, захлёбывающийся вдох, он почувствовал, как резко и неприятно пахло здесь разогретым металлом, пережженной пылью и горелым пластиком – один из оборвавшихся и упавших с верхотуры проводов лежал на бетонном полу в поле зрения, так что Мак его видел сквозь спутанные влажные пряди, завесившие лицо; неряшливый пучок медных жил в белой и чёрной обмотке ещё слегка дымился... почти рядом с катаной. Дункан даже сквозь дикую боль и судороги услышал, как жалобно она звякнула, падая на бетон, когда рукоять выпала из ладони – возмутительное неуважение к мечу, прежде МакЛауд никогда такого не позволял, и за это стоящему в самой немужественной позе – на четвереньках – горцу было стыдно, а вот за то, что чуть дальше в луже крови валялось безголовое тело – ничуть. Бой был честным, старый хищник Золтан Тот просто получил своё, за что боролся, как говорится, на то и напоролся. «То» оказалось маклаудовской катаной… А боролся, надо сказать, волчара Тот с полной самоотдачей. – Мак не мог не усмехнуться невесело, подбирая правую ногу и становясь на одно колено кое-как: – С учётом только что состоявшегося квикенинга, устойчивое выражение приобретало дополнительный смысл, и можно было без всяких сомнений утверждать, что в этой последней для него схватке злобный венгр действительно отдал всего себя.
Первая попытка встать оказалась неудачной – ноги ещё тряслись от слабости, и шотландец снова оказался на карачках, отдувая упавшие на лицо влажные от пота пряди – заколка, видимо, слетела во время боя на верхней галерее и закатилась куда-то. Сделав ещё пару глубоких вдохов, Дункан всё-таки встал. Взгляд упал на откатившуюся от тела голову – на породистом лице не самого последнего из бойцов Европы так и застыл волчий оскал. Что ж… туда и дорога, – горец отвернулся, чтобы сделать десяток шагов в противоположную сторону и поднять собственный меч.
Всего десяток шагов – но каждый будто поднимал его самочувствие и настроение на градус, подобно глотку шампанского – сила так и бурлила, переполняя организм, Мак поймал себя на том, что эйфорически замурлыкал какой-то популярный мотивчик, пряча катану под плащ… и испугался самого себя: опьяняющей радости от убийства он тоже не испытывал прежде никогда, разве что… разве что когда словил Тёмную Передачу.
Нет. О нет, только не это! Не сейчас… в прошлой схватке было то же самое, то же маниакальное почти удовольствие от. – Дункан неосознанно ускорял шаг, и лишь миновав ворота полузаброшенного ангара, понял, что бежит к машине. – Что-то не так… что-то давно не так, и это забирало исподволь, скручивало почти ломкой. Если бы было у кого спросить… если бы Митос был в пределах досягаемости хотя бы телефонным звонком! – горец захлопнул дверцу машины и положил ладони на руль, уставившись в лобовое стекло почти невидящим взглядом.

Все-таки, видимо, МакЛауд сколько-то взрослел, и его «игрушки для выросших мальчиков» менялись, становились менее… раскрашенными и заметными. Щёгольский кабриолет, на котором рассекал счастливо влюблённый секуоверско-парижский антиквар, остался, естественно, в прошлом. Теперь, двадцать лет спустя, (почти как у Дюма), машина была куплена по принципу – не светимся, ездим на том авто, которое производится в стране проживания… временного, конечно, как обычно, временного. Но и машина – респектабельный Volvo S80, и жильё – столетнего возраста списанная и отреставрированная баржа, стоящая на приколе у одной из набережных Стокгольма – грели и отроду бережливую шотландскую душу, и разбуженное когда-то Кристин тщеславие в отношении престижных вещей тем, что выглядели гораздо дороже, чем стоили на самом деле. Только радость сейчас была не спокойным и глубоким удовлетворением собственника, понимающего ценность покупок, а... слишком острой, как у ребёнка, получившего подарок на Рождество. С некоторым оттенком нервозности, как и прочие чувства.
Поворот, однако, получился ещё более плавным, чем Мак рассчитывал, потому что на автостоянке неподалёку от набережной снова накрыло  Зовом, да так мощно, аж на мгновение в глазах потемнело.
Быстро же его вычисляли… Неужели Тот выслеживал его не в одиночку, на пару с кем-то? Странно. Прежде злобный венгр не был любителем загонных охот... как и никто из них, прирождённых индивидуалистов. Останется же только один, каждый сам за себя, так что… Кто отдаст возможный трофей потенциальному сопернику? Значит, старине Золтану сели на хвост прежде, чем он нашёл заклятого врага. Удивляться нечего – ценна, чёрт возьми, голова последнего бессмертного из клана МакЛаудов, и получить её желается многим.
Хозяин пока ещё этой лохматой головы выскочил из машины, как пробка из бутылки шампанского. Дверца хлопнула так, что солидное изделие шведского автопрома возмущённо содрогнулось. Дункан огляделся ненавязчиво, но на стоянке было пусто, в смысле – безлюдно. Путь к набережной и барже – прогулочным шагом, с такой же незаметной оглядкой, не выявил ничего опасного, то есть никого. Ни единой фигуры в плаще – только пара подростков в курточках и мамаша с ребёнком в таком же коротенькой ветровке, под которой не то что меч, нож перочинный не спрячешь.
Но Зов не смолкал.
Та-а-ак... проникновение со взломом, вот что мы имеем, – нахмурившись, пробежавший по сходням Мак задумчиво покачал открытую дверь  палубной надстройки – даже не всей рукой, а только пальцами. Та не скрипнула, но жалобно вздохнула волной шевельнувшегося осеннего воздуха, погладившего горца по смугловатому лицу.
Наглый грабитель (грабитель ли?) даже не удосужился скрыть следы своего пребывания… или само пребывание. Впрочем, его так и так не скроешь – шотландец привычно отвёл полу плаща, доставая катану. Хорошо, что он не видел своей улыбки в те моменты, когда плавно, скользяще двигался через капитанский мостик – она была весёлой, но не доброй, озорной, как обычно во время схватки, но это было злое, высокомерное озорство. Хорошо, что Дункан не видел себя, он бы обеспокоился ещё больше, узнавая кого-то, уж больно напоминающего Тёмного Мака… а так – он углядел в большой гостиной с диванами спину кого-то, донельзя напоминавшего одного вечного скромника в мешковатых свитерах.
– А предупредить ты, конечно, забыл, – крайне ехидно предположил МакЛауд. – Зато не забыл отмычки.

Отредактировано Дункан МакЛауд (2013-11-28 15:08:57)

Вкладывать меч в ножны так, «что не можно глаз отвесть» – с крохотной изящной задержкой перед коигути, а потом, когда клинок нащупал вход, длинным, плавным движением до самой цубы – одно из самурайских умений, которому МакЛауда тоже обучили в своё время. Он, хоть и принимал основные постулаты Пути Воина, и истово им следовал, даже когда не знал о них ни сном, ни духом, иные полусуеверные установки считал издержками лишней, неразумной уже свирепости: например, что меч, коли уж он покинул ножны, должен непременно напиться крови. Даже в теперешнем ненормально-воинственном состоянии Дункан считал это бредом и был уверен, что сегодня его катана выпила свою вампирскую норму, и никакой жажды более не испытывает. В отличие от него самого.
– Пиво – это прекрасно. – Ехидство, несмотря на пробудившееся (пробуждающееся?) миролюбие, и не думало покидать голос Мака, потому что он был теперь задет ещё и словами долгожданного гостя. – И поскольку оно есть в холодильнике, это как бы… – шотландец выделил словечко-паразит, давая понять, что это и не паразит вовсе, – говорит о том, что твой приход предполагался, поскольку там твой любимый сорт, если бы ты соизволил это заметить. – Дункан устало запахнул полу плаща, не раздеваясь, прошёл к Митосу и, отодвинув стул, тяжело сел напротив. – А если бы тебе так не горело исчезать внезапно, ты получил бы официальное приглашение и вторично. – Кофейные глаза блеснули насмешкой, за которой пряталась обида. – Потому что однажды я уже его озвучивал… здравствуй, склероз не мой.

Отредактировано Дункан МакЛауд (2013-12-09 21:32:16)

Вообще, даже захлёстывай Мака кровожадность и в десять раз большая, Митос стал бы последним в списке на обнажение и пускание в ход легендарной катаны. Даже то, что Старейший, коротая время ожидания, на выпавшем досуге меч точил, как-никак, а не шарфик вязал, для Дункана дела не меняло – мало ли у кого какое хобби, тем более, и сам МакЛауд этим увлекался, очень, между прочим, умиротворяющее занятие – делать такое вжик-вжик, молоточком специальным легонько…  и маслицем мяконько… и то сказать, что успокоит лучше, чем уверенность в том, что ухоженное-удоволенное оружие не подведёт? Вот то-то.
Ещё и то, что бывший Адам Пирсон, менявший имена, но не перестававший казаться таким трогательным, сидел спиной, никогда не позволило бы горцу напасть первым, даже появись к тому веская причина. А уж стоило ему обернуться с той самой, небычайно тёплой и чуть лукавой улыбкой, которую Мак помнил с момента первой встречи со Старейшим, как помнят самое дорогое, сразу уходящее в копилку сокровенного, обида шотландца испарилась мгновенно. На душе стало светло… почти как надо. И… вдруг навалилась усталость, занимая место уходящего возбуждения. МакЛауд непритворно радостно улыбнулся, не вставая со стула – появление Митоса стало светлым пятном, хоть чем-то хорошим, долгожданной и желанной остановкой в тошнотворной кровавой карусели.
– Здравствуй, дружище, – вполголоса отозвался горец, накрывая рукой ласкающую руку вечно-юного. – Чертовски рад тебя видеть. Какими судьбами?

Отредактировано Дункан МакЛауд (2013-12-16 01:45:46)

– Ты прямо как Мэри Поппинс – ветром приносишься… непредсказуемо и внезапно, – без особого энтузиазма пошутил МакЛауд, опуская ресницы, и тем благодаря за нечаянную, крошечную, но такую важную ласку. – А зонтик где?
Он понимал, что выглядит сейчас малопрезентабельно – лохматый, грязный, в кровище своей и чужой, которую, слава богу, пока не видно под извоженным в пыли и машинном масле плащом, усталый непривычно (хотя вроде как силу взял, и должен быть бодр и свеж, как огурец), непривычно же издёрганный… жуть, короче. Отнюдь не картинка модного журнала, пусть даже в разделе бруталов. 
– Джо всегда волнуется,  – Дункан повёл плечом, – дело его такое.
Горец вовремя умолк, деликатно не брякнув, что толку от этого беспокойства порой чуть. Когда пришёл Ариман, они, и Джо, и сам Митос тоже волновались за него, о да. При воспоминании об этом со дна и так-то перебаламученной души поднялось горькое чернильное облако обиды – тогда ему тоже никто не поверил, единственным, чего он дождался от друзей в ситуации тотального пата, стала милая аксиомка: «ты больной на всю голову, мы поможем тебе… лечиться от безумия». Очень, очень дружеское поведение, ничего не скажешь, объявлять загнанного многовековыми обстоятельствами, впитанным с молоком матери долгом и с детства вбитыми в мозг пророчествами о том, что он неотвратимо обязан будет совершить в назначенный срок, опасным психом.
Дункан коротко вздохнул, раздув ноздри. Это болело до сих пор: тогда они просто оставили его, оставили наедине с бедой, наедине со смятением, лишь подливая масла в сомнения, а реальная помощь... должно быть, она ждала его в сумасшедшем доме?..
– Тоже считаешь, что мне нужна нянька? – ещё не поднимая взгляда, тихо спросил Дункан, сжимая руку Старейшего сильнее, чем хотел. – Или снова видишь необходимость в смирительной рубашке?   
Не очень-то мирно получилось.. может, и не надо так. Вспомнив о долге гостеприимства, Мак вскинул тёмные, обведённые тенью, пересохшие глаза с видимыми сосудиками на белках, попытался улыбнуться в ответ:
– Ты голоден? Я приготовлю…
Ему самому нечеловечески хотелось жрать, спать и в душ, вернее – в обратном порядке. Он выпустил пальцы древнего, поднимаясь со стула так же тяжело, как сел.
– Сейчас. Подождёшь, я только кровь смою? – распахнув плащ, Мак мельком показал зияющий ржавой и заскорузло-царапающей улыбкой поперечный разрез на свитере. – Уже зажило… надо смыть и переодеться... скребёт.
Кожу на животе действительно неприятно скребло краями рассечённого грубошерстяного полотна, пропитанного высохшей кровью. Не успей МакЛауд отклониться почти по-матричному, (сам теперь дивясь – как так смог-то?!), и в виде безголового трупа в заброшенном ангаре валялся бы вовсе не Золтан.
То есть валялся бы, да не Тот. – Жестковато ухмыльнувшись, шотландец запахнул полу. Ранения в печень на сантиметр-полтора глубже временно летальны даже для бессмертных. Во всяком случае, на тот срок, которого хватило бы злобному венгру, чтобы впервые на арене проделать фокус «секир-башка Дункана МакЛауда из клана МакЛаудов». С последующим световым шоу умеренной неповторимости.

Отредактировано Дункан МакЛауд (2014-01-02 20:49:29)

– Майкрофт? – туповато переспросил шотландец, выворачиваясь из будто бы липнущего к широким плечам плаща, который норовил на них и остаться. Мысли у горца, по правде говоря, сейчас были коротковаты и совершенно не желали разворачиваться, как промокший насквозь, да ещё и в чём-то липком-вязком павлиний хвост. Никакой тебе красоты и богатства мышления, одно огрызочное (и в смысле убогости, и от слова «огрызаться», по причине пропитанности неосознанным раздражением) удивление – почему, мол, Митос сравнивает себя со старшим из братцев Холмс, в последней экранизации ещё и крайне неприятного вида господином, похожим на снулого удава, а не с симпатичным, по крайней мере, младшим? Хотя… Мак настолько извёлся, что и сам понимал, как много просто проходит мимо из-за его рассеянного внимания, он не чувствовал и не замечал добрую половину из увиденного и услышанного, так что вполне мог не оценить прелести вновь воплощенного не телеэкране образа. – М-дя? А я кто тогда?
Он прошёл в кухонный конец помещения, не дожидаясь ответа, на ходу всё-таки сдирая с себя и комкая измаранный плащ. Приостановился, открывая дверь, спросил почти едко, не оборачиваясь:
– Справляешься с чем? С ролью няньки? Или с попытками убедить меня в том, что я псих? – опять кольнул стыд, и Дункан, возясь с верхней одеждой, смягчил резкую реплику слабой улыбкой и стихотворной строкой: – Пускай меня крепко свяжут и бросят в пучину вод? Может, я сам как-нибудь с этим… справлюсь? 

После ободряющего хлопка по плечу передумав, а вернее, попросту не сумев повесить плащ на крючок вешалки, Мак, открыв дверь ванной, швырнул его в широкий зев корзины для грязного белья – хоть тут не промазал. И действительно на несколько секунд связал себя сам, выворачиваясь из распоротого поперёк свитера, что всё-таки вышло более грациозно, а с джинсами вообще пошёл сущий марлезонский балет, в невесть какой его части. Да ещё и волосы лезли в глаза отчаянно, не успеешь убирать…
Насчёт целой пучины вод потомок и пиктов тоже явно погорячился – ситечко душевого распылителя в руке выпустило со своей зеркальной выпуклой поверхности ровные ряды круглых, будто бы чёрных водяных дробин, горячих и больно секущих кожу. Только смыв кровавые потеки с живота, Дункан почувствовал более, чем просто облегчение – тихая возня Старейшего на кухне, которую горец различал даже сквозь шум льющейся воды, вдруг окатила теплом и ощущением домашнего уюта сильнее, чем тёплые струи.
Он не затягивал омовения, горячая вода расслабляла и снимала напряжение, но и развозило Мака заметно, так что минут через десять он уже высился на пороге кухни, закутанный… нет, покуда не в смирительную рубашку, а в белый махровый халат, и небрежно вытирая мокрые волосы таким же пушистым белым полотенцем, подпёр плечом косяк и спросил, щурясь на хлопочущего возле плиты Действительно Древнего Парня: 
– Так кто же я, если ты у нас Майкрофт?

Отредактировано Дункан МакЛауд (2014-01-08 23:09:57)

Хмыкнув то ли удивленно, то ли смущённо, Дункан энергично чуть ли не до судорожности растёр ладонью и полотенцем затылок и шею, взлохмачивая и без того донельзя лохматую копну блестящих, сейчас особенно вьющихся волос, ещё усеянных мелкими каплями. Ей-богу, Старейшему впору называться мастером ещё и художественного слова – вот ведь вроде и психом обозвал, и в то же время, без сомнения, польстил.
– Ну... я не могу утверждать наверняка, что доктор Ватсон шотландец, хотя если учитывать его второе имя – Хэмиш... – лицо выпустившего свободно повисшие концы полотенца МакЛауда стало до того глубокомысленным и печальным, будто горец решал проблему смысла жизни по крайней мере, что, однако, не помешало смуглой физиономии в следующий момент просиять: – ...но в том, что шотландец сам сэр Артур Конан-Дойл – нет никаких сомнений!
Нет, ну какой уроженец Шотландии не держит в памяти длиннющий список знаменитых земляков, на весь мир прославивших родину? И список немаленький... Да, чем меньше по численности народ, чем кровавее его история, тем больше и горячее его национальная гордость. Тут даже доводы разума почти бессильны, вон Мак по-настоящему ликовал в тот день около года, кажется, назад, когда услышал, что его соотечественники всерьёз вознамерились провести референдум о выходе из состава Объединённого Королевства и обретения Шотландией собственной государственности. Его сердце и сейчас всякий раз распирало трепещущим теплом, когда он думал, что его земляки поставили честь народа выше привычных социальных удобств, которые метрополия в качестве подачек даровала гордым скоттам, ими пытаясь откупиться, субсидиями и льготами заглушить природное свободолюбие.
Улыбаясь в спину тысячелетнего кулинара, Дункан слегка повёл шеей, удобнее устраивая махровый полотенечный хомут поверх воротника халата, затянул потуже пояс и шагнул мимо Митоса к кухонным шкафчикам, сперва потянувшись к верхнему. Но за его дверцами бокалов не оказалось, и, размышляя о том, остались ли они здесь вообще от прежних хозяев, Мак присел на корточки, обеими руками разводя дверцы шкафчиков нижних, удовлетворенно на этот раз хмыкнул, найдя большие тюльпанообразные рюмки для вина на длинных тонких ножках.
– Кто же тогда в нашей диспозиции Шерлок? – поинтересовался он, сгребая пару стеклянных стеблей в горсть, и произнёс почти незнакомое имя младшего из учеников Митоса: – Коди?

Отредактировано Дункан МакЛауд (2014-01-26 00:52:00)

– Вот как?.. – тёмная бровь обернувшегося МакЛауда приподнялась в удивленном изломе.
Вообще-то, по скудноватым рассказам самого Митоса и чуть более подробным сводкам Джо, новый ученик Древнейшего был эдаким вдохновенным, но надломленным Моцартом, игравшим в цинизм и неподдельно инфантильным даже в свои сорок лет, (о да, привет от Байрона, где только Древний находит таких? Тенденция, однако) и менее всего походил на презиравшего сильные эмоции сыщика с Бейкер-стрит, пусть даже в новом, осовремененном варианте Би-би-си.
Хотя длинный чёрный плащ этот «вариант» носит как бессмертный, о да! Какой же неоромантический герой без пафосного чёрного плаща… – Дункан саркастично ухмыльнулся и занялся поиском теперь уже штопора по всем малоосвоенным пока кухонным шкафам и ящикам.
Видимо, прежний хозяин баржи записался в трезвенники, потому как отыскался сей необходимый для откупоривания бутылок предмет в самой глубине ящика с ложками, вилками и ножами. Шотландец ещё и дополнительно погремел всем этим столовым инструментарием, размышляя, прежде чем спросить якобы невинно:
– Его ты тоже спасаешь, давая в морду, суя, опять же, в морду фамильные мечи? – горец вспомнил мельком увиденную фотографию Эверетта в случайно открытом файле на мониторе Доусона. – Или с ним тебе всё-таки попроще, взвалил на плечо – и утащил в безопасное место? Мне подработать грузчиком, если что? – Мак не поворачивался, головы не поднимал, голоса не повышал, вертел уже нагревшийся штопор в пальцах. – Я могу… я сейчас свободен.

Отредактировано Дункан МакЛауд (2014-02-22 00:33:21)

– Вот только не надо!
Тёмные глаза снова горячо и гневно блеснули: Митос явно хотел обидеть, даже не намекая, а прямо говоря, что какой-то безответственный инфантильный юнец (а как ещё назвать того, кто и не намерен взрослеть сознательно, прожив на свете полновесных сорок лет, пусть и в теле юноши) осторожнее, а значит, разумнее его, МакЛауда.
– Не надо выстраивать из меня безголового, героического идиота, – в голосе гибко развернувшегося горца отчётливо зазвучало нечто...  может, и  не угроза, но предостережение – точно. – Если твой малыш не геройствует у тебя на глазах, опасаясь неодобрения циника-наставника, это не значит, что он такого делать не умеет. Спроси, при случае, сколько раз он закрывал смертных своим телом. Он не рассказывал о таком, я знаю, но в файлах Джо чего только не понаписано интересного… так что предпосылки к геройству у Коди тоже есть, не обольщайся.
Штопор очень хотелось швырнуть или засадить в стенку. Ну, или уж в пробку наконец! Однако вслед за злобой нахлынул стыд – уж больно тяжело вздохнул старейший, снимая с плиты кастрюли… да и вообще, перечить и задираться, когда он так мило хлопочет на кухне… совсем некрасиво. Дункан опустил ресницы, поиграл желваками и штопором в пальцах, кашлянул, тоже вздохнул глубоко:
– Тарелки в шкафчике на верхней полке, я достану, и… прости. Это всё хрень какая-то наносная, от Сбора дуреют все. – Шотландец послушно выпустил рукоятку злосчастной бутылочной открывашки, застенчиво улыбнувшись и укоризненно – с невысказанной и даже мысленно едва оформленной просьбой «не обижай» – заглядывая в обычно всё понимающие чайные-печальные глаза старейшего, закончил фразу: – …даже ты.

– Да, сейчас. – Дункан чуть прикрыл глаза, удержался от того, чтобы прижать ласковую ладонь старейшего к своей щеке поплотнее. Отчаянно, до внутренней дрожи, хотелось тепла, и после того, как они однажды согрели… отогрели… успокоили друг друга в беззаботной жаре тропического острова, многое стало более простым… возможным.
Но стоять просто так посреди кухни, даже не обнимаясь, а просто обоюдно глядя в глаза, когда стынет любовно приготовленная и на редкость аппетитно пахнущая пища – это как-то уж чересчур романтично, даже для поэтично воспитанных уроженцев Хайленда, а бывшие фараоны такого и вовсе не поймут, наверное.
Циники-медики-башмачники-злые-жестянщики (сразу все в одном горбоносом лице) ожидали посуды, чтоб было куда еду положить, а вино налить, так что пришлось сынам гор (в одном лице смугловатом) живенько развернуться и вновь начать шарить по кухонным шкафам и шкафчикам. И, будто власть какая-то гипнотическая этого тёплого и мудрого взгляда прекратилась, в душе снова стала подниматься досада на незаслуженные обвинения.
– Клавдий? – Мак со стуком поставил на стол стопку тарелок, потом, расставляя их, добавил, стараясь сдерживаться: – Клавдий – мой старый друг, гораздо более старый, чем ты. И, кстати, если ты на самом деле настолько хорошо знаешь, на что я способен… – донца бокалов так звучно, как тарелки, не прогромыхали, но тоже встали на стол рядом с ними не бесшумно, – то не задавал бы вопрос – слежу я за ним… и вообще за кем-либо. – Шотландец ловко придвинул кухонную табуретку и уселся за стол, хмурясь – с чего этот тощий ехидный тип возомнил себя знатоком каждой души, а особливо его, маклаудовской, если в такой дряни его подозревает, психолог хренов? – Про Клавдия я не знаю ничего, Джо не оставлял его файла открытым на своём ноуте с воплем «Мак, там зависло, сделай что-нибудь!», убегая разбираться с сорванцом, который разбил ему окно загородного дома бейсбольным мячом. И с ворчанием потом не стоял за моим плечом, пока я пытался его сохранить, файл этот, бубня «Эти глупые мальчишки, что смертные, что бессмертные»…

Отредактировано Дункан МакЛауд (2014-04-07 00:14:49)

– Старость не радость, – с почти настоящей печалью отозвался МакЛауд на замечание о почтенных летах в чём-то наставника и во всём – друга, и, придвигая тарелку, брякнул ещё грустнее: – маразм – не оргазм!
Шкворчание чего-то очень вкусно пахнущего и крайне горячего на сковородке в руках у древнейшего этой дерзкой реплики не заглушило, на что Дункан и рассчитывал, желая разрядить обстановку ещё больше, но получить этой самой сковородой по непросохшему ещё кумполу ему не хотелось, и поэтому горец моментально состроил дурашливую и самую дружелюбную физиономию. 
А потом чуть слюной не изошёл, не захлебнулся ею насмерть истинным чудом, пока Митос жаркое с овощами и грибами в тарелку накладывал – жрать хотелось просто чудовищно, так что долгих или многократных призывов «налетать» не понадобилось, налетел Мак на еду по-ястребиному, налёг по-медвежьи...  только вилка замелькала. Ему ли забывать старые солдатские правила «война войной – а обед по распорядку» и «подальше от начальства – поближе к кухне»? О, кстати, о начальстве: катая во рту обжигающий грибной ломтик, шотландец прошипел «мистеру Пирсону»:
– А сам-то? Или оно отравлено? – тёмные глаза вроде бы смешливо заблестели. – Надо было сперва тебе дать попробовать… хорошо хоть за вино я могу быть спокоен.

Отредактировано Дункан МакЛауд (2014-04-19 16:41:50)

Чуть утолив первый голод, зверский самый, когда горячее мясо и обжигающий гарнир из грибов и овощей глотались, почти и не прожёванными, МакЛауд сообразил, что вообще-то не он один за этим столом сейчас страдает неуемным аппетитом – Митос тоже наворачивал за обе щёки. Озарением номер два стало открытие, что такой жадности к еде и такого пренебрежения к этикетным правилам в исполнении тишайшего Адама свет-Пирсона шотландец ещё не видел за все годы их знакомства. Вариантов сего загадочного явления было два: либо булимия стала заразной болезнью (дай бог, только для бессмертных), либо… древнейший тоже недавно лишил кого-то головы. На секунду размышлений об этом Дункан даже прекратил жевать, осматривая бегло сотрапезника. Нет, не сказать, чтобы сама возможность смертоубийства в исполнении старейшего и хитрейшего казалось столь уж невероятной, просто… горец поймал себя на мысли, что выбранный пройдохой облик скромного книжника даже его, МакЛауда, знавшего этого циника и хитреца не один десяток лет, обманывал, потому что… ни разу даже в голову не пришло задуматься – а в пост-всадниковский-то период скольких этот скромняга слабосильный в мешковатых свитерах ухайдакал играючи? Ответа не было даже приблизительного… даже порядок цифр оставался тайной.
– Изыски – это хорошо… не отравленные изыски – замечательно, а кулинарные изыски с хорошим вином…  – Мак рассматривал этикетку взятой в руки бутылки, кивком подтвердил, что данный образец напитка заслуживает этого эпитета, – …вообще восхитительно. – По стеклянным стеночкам тюльпаноподобных сосудов весело, с приятным звуком полилось красивое, красное. – За что выпьем? – спросил горец, отставляя бутылку и подхватывая за ножку свой бокал, заглядывая в карие глаза своего во всех смыслах старого друга, печальные, как будто, или усталые?..

Отредактировано Дункан МакЛауд (2014-04-23 22:24:16)

Чёрт возьми, эта лукавая усмешка, которая больше в глазах, чем на губах, в карих глазах вечно молодого мудреца… Мак её любил. Она его всегда странным образом успокаивала и заражала желанием жить – даже когда желание это плескалось на самом донышке души и мутилось горьким осадком прожитого времени. Горец давно понял, что именно ради этой усмешки и теплой, чуть снисходительной интонации старшего, готов терпеть любые вредности и закидоны этого самого старшего. Что поделать – у каждого свои недостатки… и слабости, да.
А ещё… шотландцу безумно нравилось, когда этот якобы циник начинал пылать самым что ни на есть праведным гневом, как тогда, на недкрашенном крылечке дома Энни, недолго, да, но с яркостью факела на газовом месторождении. Иногда, нечасто, но бывало, Дункан говорил что-то просто для того, чтобы увидеть эту вспышку, это проявление истинной сути Древнего, от которой тот так старательно отпирался. Но не сейчас… не сейчас, и так обстановка сложилась более чем пожароопасная – горец по себе чувствовал и, подавляя манипуляторские замашки, выстраивал поведение по принципу «Не делай другому того, чего не хочешь для себя». Сам же МакЛауд пуще всего опасался на данный момент сорваться и превратиться во взбесившегося берсерка, порубавшего в капусту кого попало.
Знаем, плавали, на фиг такое счасье.
…и что он сказал?.. – зрачки Мака расширлись от удивления.
– То есть как это «пережить сбор»? – ошалело спросил он, даже бокал опуская. – Или ты хочешь сказать, пережить его которому-то из нас? – тяжелого вздоха Дункан не сдержал, ведь этого он больше всего и боялся – что рано или поздно придётся убивать любимейшего из людей, просто чтобы сохранить собственную жизнь, и… не был Мак уверен, что инстинкт самосохранения в этом случае вдруг не откажет кому-то из них двоих. – О каком же тогда сохранении рассудка можно вообще говорить?..
Густоватая тёмно-красная жидкость в бокале, бросившая отсвет на пальцы, вдруг вызвала приступ тошноты, шотландец сжал зубы.           
–  Но ведь ты сказал «мы»?.. – даже боль, рванувшая сердце, не заставила шотландца стать тем самым «безмозглым энтом», каким Митос его сладострастно считал. – А как же «в конце останется только один»?

Отредактировано Дункан МакЛауд (2014-06-02 16:20:24)

Суховатые, изящные пальцы бывшего фараона легли на сильную, мужицкую кисть горца и успокаивающе погладили, пожали – мол, я с тобой, я всё понимаю. Слова старшего благодаря мягкой интонации тоже не звучали слишком снисходительно, они действительно, с истинной заботой предостерегали от слишком размашистых душевных движений, сейчас, на краю эмоциональной пропасти попросту опасных. Для обоих.
– Да не будет никаких потрясений… и срывов, – пообещал Мак, кивнув на пристальный взгляд в глаза и отводя их. – Будем держаться… до последнего.
За время воцарившейся было паузы, пока старейший откинулся в свободной позе, будто не на дешёвеньком стуле восседал, а на римском ложе или изысканной козетке наполеоновских времен, обитой драгоценным китайским шелком, смакуя пока только благородную игру цвета в винном бокале, Дункан успел и самого вина глотнуть – успокоиться и впрямь не мешало, нервы стали ни к чёрту. Другого способа себе помочь в снятии душевного напряжения он на этот прямо момент не нашёл, а здоровый крепкий сон, ката и медитации – это не для дружеских бесед.
Однако то, что подходящего к теперешнему случаю способа не нашел сам «шотландский энт», не означало, будто его не существует вообще. Кое-кто постарше, поопытнее и похитрее, к тому ж поталантливее в плетении пленительных словес явно нашёл его и применил… вроде бы небезуспешно. Краешки рта МакЛауда и опущенные ресницы дрогнули в неслучившейся улыбке – горькой, но душу омыло тёплой волной благодарности и восхищённого умиления – наставник, конечно, лгал, но лгал во спасение. Дарил надежду, пусть ложную, но сладкую.
Разумеется, горец не поверил в смысл сказанного: какая религия, когда сила убитого противника входит в каждого из них отнюдь не метафизически, а очень даже физически – до конвульсий и пены у рта, когда раны заживают тем быстрее, чем больше бессмертных убил, когда время до воскресения тем короче, чем больше побед? Разумеется, оставшийся «один» сорвёт весь банк и получит мощь, накопленную всеми…                       
Но хитрюга-Митос старался… золотил горькую пилюлю, как истинный – хороший – лекарь. Это стоило благодарности,так что Дункан снова кивнул. И вдруг зевнул, неожиданно даже для себя, тут же сконфуженно глянув на Древнего.
– Прости, с ног валюсь, – повинился шотландец, – Что происходит, Митос? Раньше победишь – и как огурчик, а сейчас бодрость улетучивается в момент. Вон, видишь, как позорно меня разморило в тёплом душе, а уж после еды я вообще осоловел.