Вообще-то, он умел ходить без лишнего шума, ведь не только навыки владения мечом остаются в памяти тела, а Мак всё же не зря несколько лет был следопытом, да и учился у лучших; Дремлющий Медведь гордился не настолько уж бестолковым будущим мужем своей дочери. Но здесь, под глубокой аркой уже месяц почти украшенного золотистыми рождественскими огнями моста, любые, даже самые лёгкие шаги отдавались эхом. А каким мягким и сладким отзвуком стучали здесь каблучки Тэссы!..  – Дункан тепло улыбнулся, прибавляя шагу.
Обычно он настораживался, проходя этот участок пути к дому, самый последний из опасных, ибо здесь почему-то любили поджидать его охотники за головой наследника клана МакЛаудов... и те, кто мнили себя охотниками. Впрочем, понятно, почему тут именно, уже в виду плавучего жилища – ведь баржа стала местом, куда он обязательно возвращался каждый божий день... было к кому и зачем.
Сегодня, правда, Мак ощущал себя нормальным счастливым человеком ещё и потому, что никакого зова под мостом не почуял – ни под мостом, ни на набережной, ни поднимаясь по сходням, ни берясь за ручку двери капитанского мостика.
– Тэсс, я дома, – сбегая по ступенькам подиума, негромко крикнул он, и, прежде чем плавно вывернуться из длинного своего плаща, вынул из кармана два небольших шелестящих листочка гербовой бумаги, положив их возле шахматной доски.

Громкое и вполне музыкальное мурлыканье, чем-то даже похожее на одну из его любимых женских оперных партий, Дункан услышал, ещё только зайдя в большое помещение стоящего на приколе старого корабля, своеобразный холл, а устраивая на вешалке плащ, он с любопытством косился на разложенные на полу листы, с которых смотрели на него ангелы. Как ни странно, при этом взгляде вниз на них, крылатых, через плечо лицо взрослого и сильного мужчины приобрело то же самое, простодушно-плутоватое выражение, что и у стоящего на камине путти. Услышав же мелодичный, в смысле – оформленный в мелодию, но всё-таки вопль, отвернувшийся и отвлёкшийся было, чтобы пристроить повлажневшую от речного тумана одежду на крючок, и потому не увидевший мелодраматического воздевания прелестных рук МакЛауд чуть не подпрыгнул, обернувшись. От второго крика Тэссы он всё-таки выронил плащ, потому что на тонком лице любимой был написан настоящий, не наигранный испуг.
Господи, она же не слышала, как я появился, – спохватился шотландец, глядя на то, как девушка сдергивает наушники. Бросив растерянный взгляд на собравшееся серой лужицей плотной ткани одеяние, Мак виновато улыбнулся, шагнув навстречу Тэcc, поймал изящную, но сильную женскую ручку, поднося к губам и целуя грозный, и трогательно хрупкий указующий перст.
– Вот так прямо и варвар? – пробормотал он, целуя уже тыльную сторону её кисти, – Совсем-совсем кошмарный? – легонько пожав пальчики, горец отпустил их, отшагнув назад, плавно наклоняясь, поднимая и встряхивая злополучный плащ, чтобы наконец повесить его как следует. – Прости, родная, я... – он хотел сказать «я же сказался», но вспомнил, что женщина права, даже когда неправа, закончил фразу иначе: – …я, разумеется, не сделаю так больше.
Точку поставил тот же женский пальчик, как оказалось, вновь упёршийся в широкую грудь Дункана. Удивительно ли, что художница добилась нужного эффекта – на смугловатом лице мужчины вновь нарисовалось то самое, ангельское выражение – невинно-дурашливое:
– Ну что ты, дорогая! Разве ты не видишь, что я серьёзен, как никогда? – ручка храброй француженки вновь оказалась в широкой мужской ладони, а её ладони через секунду коснулись тёплые губы. – И, да, я крайне доволен! – её взгляд художника мог бы уловить, что его глаза – того же оттенка, что и небо над Сеной сейчас. – Да, и для тебя у меня тоже найдётся приятный сюрприз.

По идее, слова «Ты невозможный» сложно отнести к комплиментам или даже к бытовой похвале, однако и четырёх сотен лет не нужно проживать, для того, чтобы уяснить себе простую истину – по-настоящему важно, не что говорит женщина, а как именно она это говорит, с какой интонацией, в каких обстоятельствах и с каким выражением лица. Скажем, глаза Тэссы сейчас сияли, и надо было ослепнуть, чтоб не увидеть в них любви…и страха – за него, Дункана, за завтрашний день… их общий завтрашний день. И как раз для того, чтобы хоть на время изгнать этот страх, Мак и заходил сегодня в билетную кассу, поэтому он спокойно и мягко улыбнулся, кивнул в ответ на вопрос покосившейся на выложенные бумажки жены:
– Он самый, надеюсь, эта неожиданность и вправду тебя порадует... Знаешь, я подумал... 
На пару секунд он умолк, будто новое пожатие тонких пальчиков рассеяло все мысли, да и женщина отстранилась, и МакЛауд покорно, хотя и нехотя выпустил её ручку, ибо другую простую истину он усваивал долго, но небезуспешно: не всегда надо удерживать силой то, что любишь. Порой можно отпустить, чтобы оно вернулось по доброй воле. Горец понимал любимую, понимал, что её якобы беззаботное чириканье его же и призвано… не обмануть, быть может, но… успокоить, отвлечь. Попытка хоть и наивная, но правильная, и, разумеется, она должна увенчаться успехом, так что Дункан послушно отвлёкся и его лицо снова приобрело выражение того простодушного парня, который когда-то случайно заскочил на прогулочный катер с красавицей-экскурсоводом:
– Так ты будешь занята в ближайшие дни? А как же Рождество и... – вообще-то карие глаза смеялись, но выражение лица было невинным и даже чуть расстроенным, – ...и мой славный четырёхсотлетний юбилей?
Он шагнул за ней следом, старательно, но нечаянно изображая эдакого телёнка на верёвочке, пока она собирала и скручивала в рулон рисунки, а стоило ей развернуться, взгляд мужчины вспыхнул восхищением – все двенадцать лет он любовался ею. Мягко отведя ладонью воинственно торчащий рулон, потом, миг подумав, аккуратно вытянул его из-под руки Тэсс, взяв её за плечо и бережно придвинув её к себе:
– Мне очень жаль, мадемуазель д`Артаньян, но вы безоружны, и согласитесь с моими намерениями, я уверен, – посерьёзнев, он прикоснулся пальцами к её разрумянившейся щеке. – Что ты скажешь, если я предложу тебе устроить небольшие каникулы в Шотландии?

Не хотел пугать, ах, как не хотел! – и всё же напугал... даже хорошей вроде бы новостью (да и без вроде бы!), но встревожил, Тэcc восприняла её, как мягкий, деликатный, но сигнал к бегству, к покиданию более-менее безопасного, обжитого гнезда. Сердце Дункана стиснуло жалостью и виной, потому что, во-первых, реакция любимой женщины была абсолютно закономерной, после всего, что она натерпелась с ним, а во-вторых, он слишком хорошо понимал: баржа не совсем безопасное убежище, а именно «более-менее» всего лишь. Так что милая художница, совсем не трусиха, имела все основания беспокоиться, мягко говоря... и ничего теперь с этим не поделаешь – безжалостная Игра снова утягивает его в свои жернова, перемалывая всё, его и её окружающее, взлелеянное за десяток с лишним лет и бережно хранимое... и ничего нельзя поделать… хотя обязательно нужно попытаться. Показывая готовность к этому, покачавший головой МакЛауд, обеими руками ласково обнял хрупкую, прильнувшую к нему любимую, целуя её душистые светлые волосы:
– Нет-нет, всё в порядке, милая, это действительно каникулы.
Почти просто каникулы, – поправил себя Мак, задняя мысль которого, на самом деле, нашёптывала что-то насчёт того, что в путешествии, пусть и коротком, они будут в большей безопасности, чем в прошлый новогодний праздник, когда между бокалами шампанского горец успел неслабо помахать мечом. К счастью, Тэсса до сих пор об этом не догадывалась – он как раз успел к тосту с полуночным боем часов, а смокинг вполне удачно скрывал кровавое пятно на рубашке слева, там, где сердце. Ещё одного такого «праздничка» не хотелось бы, так что лучше на некоторое время исчезнуть из поля зрения возможных «гостей» со слишком длинной линией жизни.
– Коннор знает, – чуть улыбнулся он, встречая её взгляд своим, спокойным. –  Он и подал идею, заедем к нему, он тоже сейчас на родине – приехал по делам на пару недель. 
Шотландец прищурился от удовольствия при касании нежных губ к подбородку. Его очаровательная француженка знала, как сделать мужчину счастливым. Он весело хмыкнул и сделал самое разнесчастное из лиц:
– Ах, эти ветреные и слишком памятливые любители праздников! А экономные шотландцы будут трясти мошной! – он патетично закатил глаза, шаловливо вытаскивая карандаш из её волос.

Красивая женщина прекрасна в любом состоянии, даже растрепанной, даже в смятении, то есть в растрепанных чувствах, может быть, в таком виде она особенно хороша – неожиданно и искренне, целиком и полностью, непритворно, не скрывая мнимых недостатков внешности и души.
– Отпуск, обычный отпуск, – подтвердил потомок шотландца и сам шотландец, – обычный человеческий, на Рождество и Новый год.
Мак снова любовался... как же не любоваться ею, его Тэссой, его храброй и талантливой принцессой? Тэсса-принцесса – естественная и правильная рифма... Как не любоваться тем, как её настороженный, пытливо ищущий в его глазах опасную недоговорённость взгляд теплеет и начинает сиять? На это хотелось смотреть бесконечно – как на текущую воду и горящий огонь из пословицы...  Дункан и стоял, почти заворожённый, эдаким счастливым столбом, не зная, но, в общем, догадываясь, что и его лицо расцветает спокойной радостью.
– Увезу-увезу, – лукаво-предвкушающим тоном пообещал МакЛауд, – должен же я показать тебе родину предков? – он снова блаженно сощурился от поцелуя, легко поглаживая её по спине. – Вот прямо сегодня вечером и увезу, раз уж мой самый красивый в мире антиквар не возражает против праздников. А домой вернемся только в следующем году, как ты на это смотришь?
Он сам чуть отстранился, откинул голову, чтобы смотреть, потому что разве можно не любоваться пробуждением в женщине присущей каждой из них ипостаси хозяйки и хранительницы домашнего имущества – будь то очаг или диковинки прошлых эпох? Так чудесно было наблюдать деловитость белокурой художницы! Пропустить такое замечательное превращение было бы сущим грехом, право.
– Кроме Коннора, будем только мы. И Шотландия, – ответил он с той же лукавой улыбкой, неохотно выпуская её из объятий, но охотно отдавая шуршащую бумажную трубу.
Как жаль, что пока нельзя показать совсем родное место – в глазах Дункана мелькнула грусть – мимолётной тенью. Непонятно почему, но он чуял, что не время ещё возвращаться в Гленфиннан…а может, и не чуял, просто вбил себе в упрямую тёмную башку. Которая игриво наклонилась вбок:
– Думаю, сочетание «Ричи плюс новая сигнализация» от всех наших владений всех грабителей отпугнет так, что они и на пушечный выстрел не подойдут. – Он беззаботно хмыкнул. – Вот обрадуем нашего «просто мальчика», озадачим – и можно вылетать. Налегке.

Отредактировано Дункан МакЛауд (2013-11-05 18:50:45)

С ней невероятно легко… – неосознанно Дункан и вдохнул полной грудью, показалось, что даже воздух в холле баржи стал чище и слаще, будто в горах, – и она сама всегда была лёгкой, будто и не ходила, а порхала, танцуя, вот как сейчас, к роялю. Будто её ветерок летний носит, и МакЛауд, иногда (с незавидной частотой, если говорить честно), ощущавший себя этаким обелиском в поле некошенной травы, с появлением в его жизни Тэссы открыл, что это не так уж печально… если этот самый рунный камень каждый божий день нежно пригревает утреннее солнце и овевает прохладное дуновение.
– Хижина, ферма и замок, – почти невозмутимо подтвердил Сын Лауда. – Какая палатка, Господь с тобой, мы же не в дикие края отправляемся… нет, то есть, конечно, относительно дикие, но не настолько же! – он комично оглянулся и сообщил самым заговорщицким тоном: – Представь, там даже есть гостиницы. И я разрешу тебе взять не только смену одежды, но даже… – его горделивый вид обещал аттракцион неслыханной щедрости, – …две смены одежды. И обувь!
Дункан переступил с ноги на ногу, пластично меняя позу, левая рука уперлась в бок. Кажется, теперь только отставленной правой руки, сжимающей набалдашник трости, не хватало, чтобы полностью воссоздать облик кичливого вельможи осьмнадцатого века в пышном парике, чулках и туфлях с пряжками. Только глаза у этого якобы придворного индюка были не скучные и снулые, а веселые и внимательные, тёплые.
– О, да!.. – спесь мгновенно слетела с напыщенного кавалера, который и впрямь молчал аж целых две минуты, любуясь красавицей с ангелом, сменившись растерянностью. – Да, конечно, чемодан… – плавный шаг вбок, разворот – люди, занимайтесь фехтованием, это даёт такую грацию! – лукавый взгляд через плечо, улыбка: – пойду собираться?

Отредактировано Дункан МакЛауд (2013-11-06 03:01:14)

Она озорничала. Он обожал её за эту милую игривость… впрочем, он обожал её за всё, но за это умение и, главное, желание пошалить при всяком подходящем случае – особенно, потому что… и сам Дункан за все четыре сотни лет так и не изжил ребяческую дурашливость. Хотя… он, конечно, прекрасно понимал, что, в дополнение к мужественности, именно она придаёт ему особенный шарм. К тому же эта их общая не натужная весёлость на двоих сближала, как ничто другое… и иногда спасала от слишком печальных и безысходных раздумий – позволяла если не удалить их, то хоть завуалировать сколько-то. 
– Ну-у… – протянул обернувшийся у дверей Мак, придав своей физиономии самое глубокомысленнее выражение, будто его попросили кратенько так изложить основы квантовой механики, по крайней мере. – Думаю… – и по нему можно было точно увидеть, что действительно – думает, – …часа два у тебя точно есть. За это время можно упаковать пол-баржи. – Он горестно вздохнул и вдруг радостно улыбнулся, – А вот согласен! Я, может, надумал серьезно ознакомиться с современной муз.культурой, а то всё опера, да опера. Надо меняться!.. – снова ослепительно улыбнулся он, закрывая за собой дверь.
Он ещё улыбался, открывая встроенный шкаф в комнатушке, ещё видел будто бы Тэссу с гипсовым ангелом и рулоном ватмана в охапке, вытаскивая с нижней его полки добротный, недавно купленный рюкзак цвета хаки и водружая его на кровать. Для того, чтобы собраться в дорогу, самому Дункану хватило бы пятнадцати минут, не более, и особо грузить в такую объёмистую тару ему, собственно, было нечего. Вытаскивая из отделения для белья те самые пресловутые две смены, он думал о том, как охотно подчиняется Тэсс дома, и вообще рядом с ней сур-р-ровый горец выказывает все приметы законченного подкаблучника. Как, вообще-то, если подумать, любой сильный и уверенный в себе мужчина с удовольствием следует милым домашним порядкам, установленным любимой женщиной. Только слабым требуется самоутверждаться в бытовых мелочах… – на дно рюкзака легли несколько пар брюк и носков, носовые платки, бритвенный прибор, два тёплых свитера.
А потом, МакЛауд вынул из бельевого отделения чистую простыню и моток бечёвки. На расстеленную на покрывале, но сложенную вдвое простыню легла осторожно вынутая катана, шотландец запеленал её в белую материю бережно, как пеленал бы собственного ребёнка. Трудно не относиться с уважением к предмету, который отнимает чужие жизни и сберегает твою. Остаться же без оружия Мак и не мыслил.

Отредактировано Дункан МакЛауд (2013-11-06 22:26:14)

Не слишком плотно, но и не рыхло закручивая катану в простыне, Дункан закончил неторопливое, уважительно-вдумчивое изготовление внешне непритязательного, но симпатичного трёхслойного рулета из бритвенно-острого клинка, кожи ножен и льняного полотна. Отмотав и отрезав метра два бечёвки, горец присел на кровать, поставив свёрток между колен, внахлёст, крест-накрест обматывая его прочным натуральным шнуром. Проблем с таким необычным предметом багажа, в принципе, быть не должно – везу, мол, брату антиквару ценную вещь. В багаж сдать?! Помилуйте, какой багаж, это же редчайший экспонат, мировая художественная ценность, потеряется – аэрокомпания на неустойках разорится.
Он как раз завязывал узел, сосредоточенно сведя брови, когда в поле зрения беззвучно вплыло что-то… кто-то… Тэсса. У Мака аж дыхание пресеклось от восхищения – так она была хороша сейчас, его любимая женщина. Ангелов она рисовала? Да зачем этот мёртвый гипсовый истукан, ей же просто в зеркало бы посмотреться – и пиши ангела с натуры, где же большего сходства найти? – снежно-белые одежды, нимб золотистых волос… а улыбка – ну разве не ангельская?
МакЛауд, сам просветлев лицом, будто и его накрыло волной её света, медленно выдохнул, кашлянул, прогоняя из голоса предательскую хрипотцу, улыбнулся неожиданно мягко:
– Времена меняются, милая, и мы меняемся вместе с ними.
Он с трудом отвёл взгляд от её светящейся, кажется, фигурки, завязал-таки скользящий узел, так, чтобы в случае чего, дёрнул – и веревка уже не держит, содрал простыню следующим движением – и оружие наготове, встал, чтобы поставить уже запакованный меч в углу, и развернулся как раз к тому моменту, как она приготовила себе обувь.
– Времени уйма, – подтвердил он так же весело, – окинь-ка сначала хозяйским взором, не забыл ли я чего, а уж потом начнёшь выбирать музыку, – страдальческое выражение на счастливом лице приживалось плоховато.

Вид горца, с опаской поглядывавшего на погромыхивающую тихонько в руках Тэссы коробочку из прозрачного толстого пластика с ярким-портретным вкладышем под крышкой, вдруг стал смущенным и даже виноватым – будто он стыдился того, что и ему мсье Азнавур знаком только по голосу, постерам и телепередачам.
– Нет, но я же надеюсь ещё узнать этого талантливого месье! – карие глаза стали хоть на миг, но растерянными совершенно по-настоящему. – Например, купим билет на его концерт… скажем, к Валентинову дню, и тогда я подойду к нему и нахально познакомлюсь. А то ведь и воображение знакомым поразить нечем, совершенно нечем!
Всё-о-о… смущения и растерянности во взгляде МакЛауда уже как не бывало, а вот простодушного лукавства и смешинок – на сто лет вперёд.               
– Ну за тебя-то я тоже спокоен, – как ни сложно в это поверить, но голос большого мужчины, к которому летящей походкой приближалась золотоволосая девушка в белом, звучал неуверенно и, пожалуй, даже робко, да чего там – даже лепетом это в какой-то мере можно было считать, хоть не детским, и не со страху, но…
И всё это пропало вмиг, как только она подошла на расстояние руки… её руки, его руки, на расстояние объятий. Нет, веселье Дункана не было наигранным, хоть он и играл когда-то (в меру профессионально и даже Шекспира, а не абы что!) на сцене погоре… эээ… бродячего театра, но с Ней можно быть не только дурашливо-забавным, но любым, настоящим, например, сейчас позволить лёгкой грусти, а вернее – щемящей нежности, которая у них всегда сопровождала моменты такой вот близости, погасить искорки веселости в глубине зрачков и души.
– Не исчезай, – ответил он тихой, выдохнутой из самого сердца просьбой. – Пожалуйста, не исчезай…
Только ей возможно было невозможное, лишь её пальчикам удавалось разгладить на его лбу не столько горделивую, сколько горестную складку. И почему-то млевший от прикосновения к бровям Дункан не сомневался, что только его руки, обнимающие её талию, передадут всё тепло любящего мужчины ей, Тэссе, всё без остатка, с избытком, с запасом. Пальцы женщины зарылись в густые и мягкие тёмные волосы, коими шотландец по праву гордился, даже в восемнадцатом веке волос накладных не убирая их под парик, ухоженные ноготки с приятной и озорной властностью царапнули кожу.
– Мы не будем думать ни о чём таком, – тихим эхом откликнулся Мак, прикрывая глаза от удовольствия и бережной, благоговейной лаской скользя ладонями по её бедрам, – я обещаю… у нас будет только желанная и счастливая реальность…

Отредактировано Дункан МакЛауд (2013-11-09 01:27:30)

К сожалению, стопроцентных гарантий горец дать не мог, даже Тэссе, при всём своём желании. Сколько раз за прожитые века он говорил женщине «Мы не будем думать об этом сейчас»? Уж точно не однажды. А сколько раз выполнял обещанное? Вот то-то, да-а-леко не всегда. Другое дело, что не по своей воле и не своей охоте приходилось подобные зароки нарушать. Ну а как иначе может поступить настоящий мужчина, если он считает своей основной целью защиту близких от злодеяний врагов? Пусть даже можно не вернуться к даме, которой обещал не думать о дурном, пусть существует смертельная опасность – не важно. Главное – отстоять честь семьи или чьё-то доброе имя, отрубить врагу голову и забыть про инцидент навсегда.
Но в этот конкретный момент шотландец горячо верил в то, что как сказано, как задумано ими двоими, так и случится. Только так и никак иначе… ну правда же, должно же и им в вечности, которая состоит из одних только «сейчас», выпасть счастливое времечко, передышка, каникулы? Хотя бы по закону вероятности, оно просто обязано было рано или поздно наступить.           
А вообще, время, которое для Дункана текло по-другому, вернее, в силу долгой жизни, иначе им воспринималось, сейчас остановилось совсем – но это была та пауза, о какой однажды вслух страстно попросил поэт: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!». В эти секунды, сливающиеся вместе, будто капли душистого, янтарного мёда, Мак чувствовал себя счастливым, смешно сказать, но – спокойным и защищенным. Да, да! А кто сказал, что защищают только женщин? Они сами, хранительницы и берегини, умеют и делают это ничуть не хуже, по-другому только – просто существованием своим, украшающим жизнь любящего мужчины, просто теплом, делающим эту жизнь выносимой, просто ответной любовью, придающей жизни смысл. 
Чего там – МакЛауд натуральным образом млел под ласкающими руками Тэссы, как кот на коленях любимой хозяйки.     
– Два часа пять минут до Эдинбурга, – удивительно ли, что и у него тон стал мурлыкающим?
Он прижался щекой к её животу, даже прижмурился от удовольствия – тоже как довольный, умиротворённый котище, наслаждаясь золотой минутой и тихонько, на дальнем плане сознания, пожелал, чтобы Ричи пошлялся, где он там шлялся, подольше.
– Да-а, – выдохнул он блаженно и якобы покаянно, – одного меня ну никак не оставишь... помочи, что ли, приделать?..   

Отредактировано Дункан МакЛауд (2013-11-11 19:01:04)

– Да, два часа до Эдинбурга, – подтвердил Дункан, и краешки его рта дрогнули в мягкой, мечтательной даже улыбке, – там поселимся на пару дней, номер в отеле я уже заказал, встретим Коннора, погуляем… город очень своеобразен, красив, уютен, тебе понравится… – глядя из самой уютной на свете рамки её ладоней открыто и тепло, он не сомневался в том, что Тэсса в полной оценит красоту нового для неё места. – А потом поедем в шотландскую глушь, в ма-а-аленький городок с зáмком.
Он не торопился её отпускать, смотрел и смотрел в её родные глаза, будто привораживал голосом, да и, опять же, на любимом коньке уже сидел, какой уроженец горной Шотландии, только повод к тому дай, не напоёт о своей родине если не баллад, то хотя бы вот таких чарующих полусказочных историй?
– Погуляем, побродим, покарабкаемся по холмам, будешь меня за руку держать, вот правильно, а то потеряюсь ещё! – он тоже не сдержался от ласкового смешка. – Может быть, сходим к рождественской мессе в церкви Сазерленда, а к Новому году снова вернёмся в Эдинбург, там так любят этот праздник… и нигде он так не хорош, как там, увидишь!
Он хотел было рассказать ей о Хогмани, немножко, так, для затравки, но любимая вспомнила про музейщиков своих ненаглядных (в смысле – глаза бы на них не глядели) – на этой каламбурной мысли Мак поневоле улыбнулся, и любимая легко коснулась его улыбающихся губ, обдав их тёплым дыханием. Получилось – это стало наградой за то что он её всё-таки отпустил, хотя ну очень не хотелось, однако бизнес есть бизнес, и Тэсса была слишком современна и самостоятельна, чтобы считать её только его любимой женщиной. Благодаря этой независимости Мак ещё больше любил мисс Ноэль, ведь она добровольно отдавала ему львиную долю своего времени, своего тепла.
– Куда же я уйду? – успел он удивиться в спину ей, стремительно упархивающей, думая, что поцелуй этот – ещё и обещание.
Потирая подбородок, он снова с лёгким смущением улыбнулся – и тому,  что бритвенный станок уже убран, и тому, что услышал в мелодичном щебетании телефонного разговора.
О, конечно, музей. О, разумеется, дела. О, само собой, служение искусству собирания редких и очень редких, ценных и очень ценных экспонатов, разве кто-то в этом сомневался? 
Пока Тэсса договаривалась об отпуске, Дункан всё же добавил к багажу кое-что в виде маленького бархатного футляра, уютно уместившегося в гнезде из свёрнутой одежды. Успел шотландец в аккурат за пару секунд до появления женщины в комнате, и, как ни в чём не бывало, заговорил, умело изображая малость чокнутого краеведа:                   
– Сегодня-то, заводя речь о Шотландии, слава богу, имеют в виду не только Низины – Лоуленд, но и Хайленд, спасибо за то сердечное сэру Вальтеру Скотту! – МакЛауд тщательно подравнивал ремни рюкзака, – В Низины мы не поедем, чего мы там забыли, в самом деле? Потому у нас в программе Хайленд, только Хайленд. Вот ты знаешь, что фактически шотландский Хайленд был открыт на несколько столетий позже, чем Америка? Гористая часть страны, север её и северо-запад, ещё сто восемьдесят лет назад, в основном, представляла собой действительно дикий край, неисследованные земли!

Отредактировано Дункан МакЛауд (2013-11-12 18:57:17)

– Да вот ещё! – Мак временно прервал «патриотическую песнь», чтоб взглянуть на Тэссу, возникшую на пороге: – Пусть они сами мумифицируются в зале керамики, или взирая на Моне – на выбор, а я тебя им не отдам, никакое искусство не стоит таких жертв. 
Она умела слушать… ах, как умела! – и за это он тоже её любил. Любил особенно. Но всё-таки даже у патриотов-шотландцев, во время «песен о родине» весьма напоминающих порой токующих глухарей, есть ещё такая штука, как совесть, колючая, будто чертополох (да-да, даёшь национальные символы!), и потому Дункан «пел» недолго, налюбовавшись на затаившую дыхание любимую, он умолк, в свою очередь, внимательно слушая поток её идей. Что-то в них даже было. Вот только это «что-то» сперва заставило Мака, принявшегося на время недлинного монолога художницы застёгивать рюкзачные «молнии», качнуть головой и озорно улыбнуться, говоря:
– Ну, раз речь идёт о размерах состояния… это ж святое! Наплюю, значит, на всякую гуманность и почтение к работникам сферы искусствоведения и бесстыдно отобью хлеб у всех экскурсоводов Национального музея Эдинбурга.  
…однако потом улыбка МакЛауда поблёкла несколько, держась на лице скорее по инерции. Дурное дело нехитрое, и Сын Лауда уже успел надумать плохого до того, как мадемуазель Ноэль предостерегла его.  Коготок увяз – всей птичке пропасть, а для того, чтобы начать неумолимо погружаться в прикрытую обманчиво-изумрудной порослью настоящего момента трясину воспоминаний, вскинувшему темнеющий взгляд горцу хватило слов «если бы ты инициировал раскопки в тех местах, где помнил ...о которых помнил что-то стоящее».
Раскопки. – Шотландец сглотнул, его скулы отвердели, не видя, он видел это «стóящее», стоившее… стоившее дорого. Жизни, двух жизней, как минимум, это только то, что всплыло сразу: упавший в чахлую травку на вершине откоса браслет Дебры, его восхитительной рыжей невесты… которая так и не стала его невестой… как не стала ничьей, её растерянные глаза за миг до и через миг после падения с обрыва, когда она ещё тянулась к его руке рукой, чтобы схватиться, удержаться… широкий серебряный браслет с крупными рубинами, который он подарил ей снова, во второй раз, закопав в изножье серого гранитного памятника на вынесенной за кладбищенскую ограду могиле самоубийцы; и ещё один могильный клад – уже на семейном погосте под могильным камнем отца – сразивший старого вождя топор Кенвульфа… кажется, в тёплых обычно карих глазах холодно блеснул отсверк закруглённого божественного лезвия.
Нет, нет!.. Нет. Мы же не поедем в Гленфиннан.
И в Глинфрунн.
И в окрестности Куллодена.
Дункан проглотил наконец горький ком в горле и снова улыбнулся почти не через силу:
– Ты уже меня убедила, но, боюсь, власти Эдинбурга под девизом «Здесь был Дункан» не согласятся проводить раскопки посреди центральной городской площади, чтобы найти трактир…

Отредактировано Дункан МакЛауд (2013-11-14 21:13:52)

По тому, как окаменело её лицо и по нарочитой аккуратности движений, c какой легли на стол никому не нужные бумаги, он тоже почувствовал, что всё покатилось в тартарары – потому как чувствовал по натянувшейся где-то в сердце струне, ощущал, как всё сползало, сползало быстро, но неощутимо, с неотвратимостью лавины, и вот – сорвалось. Её голос был таким спокойным, просто безжизненным, когда она повторяла только «Мак, Мак, Мак», будто вдыхала раз за разом перед нырком, и от этого внутри у Дункана, в сердце как раз, смерзалось до морозного звона, в то время как кровь бросилась в лицо, а скулы одеревенели, немея от напряжения.
Он, дослушивая то, что она наконец сказала, молча, с той же преувеличенной и ненужной бережностью отставил собранный рюкзак чуть дальше на кровати, выпрямился, отступил на шаг, опустив взгляд, чтобы, не дай бог, не показать, насколько ему сейчас больно от её верных, в общем-то, слов. Верных… справедливых… и не… возможных в опровержении так же, как в принятии. Он молчал, потому что сперва несколько мгновений просто не мог вдохнуть, а потом, когда воздух всё же непрошенно ворвался в лёгкие, боялся, что голос выдаст его слабость, точно такую же, как после болезненного до крайности получения чужой силы, чужого опыта, чужой жизни. И ноги плохо держали, точь в точь, как после квикенинга, поэтому Дункан, отступая мелкими неверными шагами, оперся плечом на первое, что попалось – на шкаф. Прислонённая к нему катана не устояла в своём углу, и от толчка упала, не звякнув, только глухо шлёпнув о ковролин спальни.
Пауза, слишком долгая пауза, кажется, наливалась кровью, как бордовое брюшко комара. И саднящей болью... хотя бы от того, что только миг назад всё было хорошо, как в мечте, как в счастливом сне, который в момент опрокинулся и обернулся тоскливым кошмаром – тянущим душу и не страхом, собственно, а безысходностью.
Идеальная любовь? Да, у них с Тэссой случилась бы совсем идеальная любовь… будь Дункан МакЛауд обычным шотландцем тридцати двух лет от роду. Но ему вот-вот должно было стукнуть четыреста, и сказка любви сталкивалась с реальностью. Жизнь – она у них далеко не идеальна, потому что слишком много всего – нюансов, трудностей... заботы друг о друге. Может, это и делало их любовь максимально приближенной к той, о которой мечтается всем – внимания и бережности они вкладывали в разы больше, опасения больно сделать обязывало хранить друг друга. Вечное скольжение по кромке, правда – как хождение по опасному тонкому льду или болоту.
Пауза, хоть и невыносимая, дала немножко отдышаться, Мак заговорил, ещё не решаясь поднять ресницы: 
– Я стараюсь быть c тобой здесь и сейчас, ты же видишь… отсекаю себя от… тех потерь и  той тьмы, но… – потребовался новый прерывистый вздох, однако горячий взгляд всё-таки мазнул по лицу женщины, чтобы снова уплыть вниз, – ты же понимаешь, что это не шлейф, щёгольский, бархатный, как у злодеев в кино, что вот так просто одним щелчком пальцев отстегнул, шагнул тебе навстречу, а он плавно лёг на паркет, там, где-то позади, красивыми складками. – Горец снова поднял глаза на Тэссу, голос выровнялся: – Ты же понимаешь, что тьма и потери – это часть меня, это я сам, и отсечь её совсем – значит, потерять то, что ты любишь?
Теперь он смотрел на неё пристально, не отрываясь, почти требовательно, хотя голос звучал с мягкой печалью, Мак действительно всей душой сожалел о том, что он Тэссе такой непутёвый достался:
– У тебя нет ста лет, верно. Но ведь и я не знаю, есть ли у меня хотя бы завтрашний день. Призраки… не призраки рубят головы, прости.

Отредактировано Дункан МакЛауд (2013-11-16 16:40:12)

Есть проблемы, которые не решаются, как ни старайся, – и Дункан давно, очень давно эту истину уяснил, что иные проблемы, к сожалению, переходят в разряд обстоятельств, неоспоримых и неотменяемых фактов, и их, хоть лоб разбей, мозг сломай и сердце порви – изменить нельзя. Можно только принять, как данность, смирившись и учитывая их присутствие, как наличие рифов на курсе жизненного корабля. Ах, да… ещё можно иногда, (но желательно нечасто), проговаривать их с тем человеком, который вынужден разделять их с тобой, потому что на определенном этапе и жизнь твою во всей её сложности, а порой и сложнопереносимости разделяет тоже. Вернее сказать, как ни избегай, не получится их не проговаривать, хотя бы для того, чтобы… что? Излить душу? Сбросить гнев от их неустранимости? Всё это вместе… и тогда... тогда станет легче, как после грозы, возможно будет жить дальше.
Когда-то старый китаец-монах, в один из таких моментов смятения Дункана, зачитал ему толкование гексаграммы Чжень* из И-цзин, и шотландец вспомнил его снова, глядя на робко возникающую улыбку Тэссы:
«Молния приходит и воскликнешь – ого! – а пройдет, – и засмеешься: ха-ха!
Молния пугает за сотни верст, но она не опрокинет и ложки жертвенного вина!».
Его любимая женщина стала тем алтарём, куда они оба возлагали лучшее, что исходило из души, чтобы любоваться… чтобы радовать друг друга… и не их вина, что в жестоком мире даже лучшее переплетено с болью, а любовь так практически обязательно, и жертвы, приносимые любви, иногда испачканы так банально рифмующейся с ней кровью. Дункан немного пришёл в себя, хотя внутри ещё вибрировала слабость, и то, как его милая художница подняла вроде бы мирный, укрытый в белые пелены меч, заставило тёмные глаза шотландца подозрительно заблестеть. И то, как он принял катану из её рук, так же почтительно, как принимал оружие от его прежнего хозяина, тоже вполне тянуло на символ и ритуал…
…что поделать – не мир я принёс нам обоим, но меч, милая…
…и то, как Мак снова бережно, но твёрдо поставил свёрток с оружием на прежнее место, в угол – также имело символическое значение. Потому что сейчас было важнее обнять женщину, живую, трепещущую, а не меч. Она, Тэсса, если уж на то пошло, тоже стала его оружием …против тьмы и призраков.                                     
Стояла на цыпочках, хрупкая, нежная… и сильная, и непобедимая… невозможно не обнять её, благодаря без слов, таким же лёгким, но интимным щеки к щеке прикосновением, а потом и словами, смешивая свой выдох с её, горячим:
– И я тебя… очень люблю.
Он хотел сказать ещё что-то, но услышал, как хлопнула входная дверь и Ричи уютно крикнул «Ребята, я дома».

Отредактировано Дункан МакЛауд (2013-11-19 13:26:29)