Неизвестно будет ли день 21 июля отмечен в «Календаре бедного Робина» и «Эбердинском календаре», но то, что день рождения Роберта, бедного… нет, нищего эйрширского фермера и многодетного мелкого акцизного чиновника обязательно будет отмечен среди знаменательных событий, как он сам надеялся когда-то, примчавшийся на похороны и благодаривший небо, что привело оказаться неподалёку, когда пришла горькая весть, МакЛауд не сомневался.
Солнце почти вползло в зенит и пекло немилосердно. Конечно, шотландская жара конца июля несравнима, скажем, с убийственным зноем Индии, иссушающим, высасывающим силы и саму жизнь, но ведь и переносится редкая такая погода непривычными к ней людьми тяжелее.
В чёрном сукне траурного костюма, пусть и тонком, дорогом, на солнцепеке было нестерпимо тошно. Затылок и шея под неширокой лентой чёрного шёлка, удерживающей тёмные волосы горца в хвостике, давно вспотели, ни одна свежая струйка обычного ветра с гор не обвевала смугловатые виски и лоб в испарине, полотно рубашки неприятно липло к спине, даже жабо, богато обшитое кружевом, залоснилось и обвисло. Поправив шпагу и переступив с каблука на каблук, приминая пожухшую кладбищенскую травку, Дункан поймал себя на желании обмахнуться треуголкой с пышным белым плюмажем, зажатой в руке.
Мысли тоже плавились, искажаясь и оплывая, так что скорбь по поводу того, что сейчас ложится в родную землю величайший шотландский бард современности, а может, и будущих веков, сменилась прозаичными думами о вожделенной кружке холодного эля в «Глоуб Инн», любимом кабачке Роберта, как ему сказали. Вполне возможно, что именно редкостная, вставшая намертво аж на две недели летняя жара и доконала Роберта с его больным сердцем, а вовсе не его пристрастие к виски, о котором так охотно злословили завистливые соседи. Нет, ну а кто не пьёт?! Скажите вы мне, кто не пьёт в Шотландии? Разве что грудные младенцы… и разве только они не испытывают горечи за прошлое этой земли.
Где Твид несется в океан
И Сарк в песках струится –
Теперь владенья англичан,
Провинции граница.
Поймавший взгляд одного из сынишек Бёрнса, такого же темнокудрого, как сам Роберт, МакЛауд понял, что мальчик уже вдохнул вместе с горным и озёрным ветром эту тоску и гордость: в глазах мальчика стыла не только боль семейной потери. Джин не плакала, будто окаменела, надев вдовье платье. Сердце МакЛауда снова заныло: если бы он успел раньше… если бы успел… что ж, теперь пятеро детей поэта станут главными объектами его заботы на многие годы. Только бы Джин не отказалась уже сама принять «масонские деньги», хотя бы в первый раз после смерти мужа, а дальше попроще будет… наверное. Ох, уж эта гордость, что даже у бывших деревенских девчонок в промокших юбчонках взращена и выражена в полной мере!.. – внутренние сетования притворны, на самом деле Мак доволен поведением жены близкого друга.
Переводя взгляд с её осунувшегося и бледного лица – сколько она не спала, бедняжка? – Дункан оглядывает толпу. Выражения на их лицах подобающие – печаль и сожаление. Наверняка большая часть собравшихся на не такие уж скромные по здешним меркам похороны скорбит совершенно искренне – Роберта любили… любили и любят его строки, которые, кажется, всегда звучали эхом в лесах холмах и речных долинах, и всегда будут звучать теперь, в каждом сердце. Какой процент пришедших на погребальную церемонию слышит сейчас именно их, а не бормотание священника над не опущенным пока в могилу гробом? Наверняка ведь не только он один?.. – эта мысль греет душу, как хороший глоток виски, но знакомый звон в голове мгновенно сдувает мимолётное тепло – Зов. Рука сама ложится на эфес, а тёмные глаза горца шарят по толпе, поверх неё, замечая новую фигуру в церковной ограде, скользящую мимо накалённых зноем серых и чёрных могильных плит. Женскую фигуру в трауре. Вуаль не дает рассмотреть лицо, как Дункан ни щурится. Но меча при даме нет, разве что под фижмами?..                     
[AVA]http://se.uploads.ru/aYmtv.png[/AVA]

Отредактировано Дункан МакЛауд (2015-02-15 18:48:05)

Бормотанье священника совсем отдалилось, почти ушло из восприятия – МакЛауд неотрывно следил за незнакомкой в поблёскивающем чёрном платье, с непонятным для себя вниманием. Оно вовсе не опасением было вызвано – чего бояться, кладбище же, народищу, вон, толпа, как на гулянье, какая в такой обстановке охота за головой, право? Просто… не оставляло ощущение, что эту величавую походку, манеру придерживать подол, посадку гордой женской головки он уже видел… и, быть может, видел уже не однажды. Однако, где, когда, и главное – у кого, совершенно не удавалось вспомнить, как Дункан ни старался, досадливо хмуря брови. Со стороны-то казалось, наверняка, что г-н МакЛауд скорбит глубоко, оттого и скулы его отвердели, и губы почти сведены напряжением, и лоб рассекли глубокие вертикальные складки. Отчасти горем мимика эта и объяснялась, но лишь отчасти, на самом деле, горец к тому же сосредоточенно пытался вспомнить – кто же эта незнакомая остальным и явно нездешняя дама, державшаяся в стороне.
Качнувшаяся толпа, шатнувшись в едином порыве, как приливная волна, толкнула и вынесла его к развёрстой могиле, куда, оказывается, успели опустить гроб, уже припорошив его крышку пригоршнями брошенной земли. Она тоже пересохла за дни зноя, сыпалась сквозь пальцы, как пепел, это Дункан почувствовал, когда и сам зачерпнул горсть кладбищенской супеси, шагнув к куче, поднятой при рытье могильщиками. Ах, как же не вовремя горец отвлёкся!.. Будь у него чуть больше времени – на скромную гробовую крышку из его руки упали бы не только сухие земляные комочки, но и свежий пунцовый цветок, специально для того приготовленный, но оставленный в паре шагов, которые никак не преодолеть – так напирают люди сзади и с боков, толкают под локоть, торопят, наступают на ноги, отпихивают…
Разве можно устраивать такую суету и давку на похоронах?.. – Дункан снова возмущённо насупился, вздохнул. – Что ж, Роберт… ты всегда ткал образы словами, пусть и мой цветок будет таким… хотя бы неувядающим.

Любовь, как роза красная,
Цветет в моем саду.
Любовь моя – как песенка,
С которой в путь иду…

Тихий стон-всхлип вновь смешал почти молитвенное настроение и пустил события вскачь, комкая благоговение и чинный порядок погребального обряда: МакЛауд поднял глаза от раскопа и обмер – Джин!.. Она смертельно побледнела и пошатнулась, кто-то подхватил её под руку… Нехорошо перемахивать через могилу, но куда хуже оставлять без помощи женщину на сносях, так что выбирая из двух зол, Дункан оказался рядом с миссис Бёрнс, сам почти того не заметив. Что он шептал ей на полупрозрачное, тоже как у покойницы, ушко, тоже не поддавалось особому осмыслению, мешал страх, что последний ребёнок великого барда покинет материнскую утробу прямо тут, у могилы отца… в хибарке церковного сторожа, куда пришлось отвести несчастную вдову отдышаться, оставив на попечение добросердечных соседок.
Когда горец вернулся, могильный холмик уже насыпали, разровняли, народ разошёлся, не было никого, кроме той самой дамы, стоявшей на коленях, устраивая в изголовье смертного ложа тот самый скромный букетик утёсника, что был у неё в руках. Её голос звучал глухо и пусто, так устало, словно и из него ушла жизнь.
– Здесь священная земля, миледи, Вам в любом случае нечего опасаться, – поправляя жабо, тихо, но, пожалуй, без особой любезности сказал шотландец, несколько задетый тем, что его считают настолько невежественным касательно правил Игры... да и вообще. – Но даже если бы мы встретились не здесь – я бы не тронул Вас. Вы женщина. И Вы безоружны.
[AVA]http://se.uploads.ru/aYmtv.png[/AVA]

Отредактировано Дункан МакЛауд (2015-02-21 22:12:46)