Сквозь полуопущенные ресницы обнимающий жену шотландец наблюдал за теми, кого он без всякого сомнения считал своими друзьями… нет, более чем друзьями, близкими людьми, почти родичами, пусть и не по крови, своим кланом, в который каждый из присутствующих входил в разное время, своеобразно и сообразно своему норову, после долгих проверок, но раз и навсегда. Каждому из них МакЛауд без раздумий доверил бы свою жизнь, потому как с каждым было съедено не только по хрестоматийному пуду соли, но и по три вывалянным и вывяленным в этой соли кита хороших отношений – долгие годы знакомства, совместно пережитые беды и безумства. Причём под «безумствами» иногда следовало понимать, в прямом смысле слова, поступки, совершённые в невменяемом состоянии. Вон, старейший, скажем, видел его таким, что и врагу не пожелаешь... он да Ата понимают сейчас поболее прочих. Остальным... что ж, остальным придётся пояснить, раз не дошло. Их счастье, что такая беда в их жизни не случалась, оставаясь либо и вовсе не известной, либо неким мифическим жупелом, пугалом для чересчур рьяных охотников за силой.
Удирающего от серьёзного разговора Клавдия горец проводил насмешливым взором – иногда жизнелюбие оборачивается нежеланием заморачиваться серьёзными вопросами, по принципу «меньше знаешь – крепче спишь»… ну или «слаще ешь». Оно вообще-то правда, во многая знания – мно-о-огая печали. 
Ещё кусок в горло не полезет, да, римлянин, если вдруг в твою единственную и родную башку втемяшится, что, лихо снося любую из чужих бошек, можешь сюрпризом стать таким, что себя узнавать перестанешь? – говорил взгляд тёмных, заблестевших сердитой иронией глаз. – Боишься куражу молодецкого лишиться, каждый бой ожидая победы пирровой? Я вот боюсь. Уже больше полувека, и сейчас это так близко, что каждый шаг может обернуться долгим полётом во тьму, причём уже без надежды на просвет. Оно и тебя касается, Клавдий-богатырь... и уже не твой выбор – желаешь ты об этом ведать, или нет. Не знаешь – обучим, не хочешь знать – заставим. Догоним, просветим, ума вложим. Ради твоей же пользы, жизнелюбивый ты наш... но пусть пока этим почтеннейший наставник займётся, раз ему веры больше в этом вопросе. А я... я когтистому на девственный мозг кислотой покапаю, – Дункан поморщился, переступил, неохотно выпуская из объятий свою маленькую женщину, успокоил её спокойным взглядом и еле заметным кивком, поправил на плече конец ало-оранжевого пледа, (как к Митосу вообще попал тартан цветов МакРэ? Ещё одна недобрая шутка судьбы...), и сказал веско, вслед за женой:
– Простая логика, как правило, приводит к самым верным решениям, да. Но из любых правил есть исключение, и мы как раз на него напоролись. Мы все здесь, Логан, мы все. Ты действительно кое-чего не знаешь... Если бы проблема решалась просто убийством Бруно, думаешь, меня остановили бы отцовские чувства? То, чем он стал – уже не мой сын. Он получил Тёмную передачу, и передаст её тому, кто его прикончит, вместе с силой. – Мак жестом остановил когтеносца, призывая не перебивать: – Я знаю, что ты её не примешь, но это ничего не меняет – Источник уничтожен, он тоже не поглотит её, и значит… ты выпустишь шаровую молнию, которая будет входить в кого попало, кто ближе окажется, кто лучше подойдёт по каким-то там параметрам, или просто хаотично.
Ты убьёшь Бруно, но не убьёшь тирана, им станет ещё кто-то, и ещё… и следующий. Тут знаешь ли… чревато. Мириться лучше со знакомым злом, чем бегством и незнакомому стремиться, как сказал мистер Шекспир. Дело не в том, что мне жаль сына, понимаешь? На всех последующих носителей тебя не хватит… никого из нас не хватит. Тут надо решать проблему кардинально... что-то должно поглощать силу... должно...
Голос опустившего голову шотландца звучал всё тише. Уж больно хорошо он знал, что от «должно» до «есть» – дистанция не в одну жизнь. Было от чего нос повесить... и только на словах Митоса «у меня есть план», Дункан его поднял… по ветру, потому что запахло вообще чем-то невероятным – всамделишным табаком. Ещё и глаза горца округлились удивлённо – ну не видел он старейшего курящим... надо же! Вот уж правда, неизвестно, то ли огорчатся увиденному – довели Старика, нервишки сдали, раз за сигарету схватился, то ли порадоваться – ну ловок, шельма, всё может достать, даже исчезнувшее за десятки-то лет старорежимное курево.
– Ну, Эран*!.. – определившись с отношением к факту, восхищённо выдохнул Мак, называя Митоса прозвищем, которое дал ему Дарий. – Ладно, если в бой вотрямщас не идём – я в душ. И пусть весь мир подождёт… кстати, – уже деловито осведомился килтоносец со своей фирменной, очаровательно-нахальной улыбкой, – у тебя одежонки какой нету? Плед – это экзотично, но… а! – он уже увидел открытый сундук и радостно потопал к нему, утешив уходящего старейшего заверением: – О, всё, сам найду… и полотенце… вот куркуль… –  это уже себе под нос, но с тем же восхищением, не особенно аккуратно (да вообще феерично, по правде-то) роясь в стопках белья и носильных вещей.

__________________________________
*Бродяга (старофр.)

Париж не только в воображении Ройда был выгребной ямой – таковым он оказался и наяву.
Справедливости ради всё же стоило заметить, что схоже выглядел и любой иной уголок земного шара. Максвелл порой в припадке интеллектуального самобичевания рассматривал иные возможные варианты Апокалипсиса – и, честное слово, уж лучше бы россияне повторили свою шутку с Кузькиной матерью, царь-бомбой номер два, снесли бы нахрен полюс и планета покатилась к чёртовой матери. По крайней мере, выживших бы не наблюдалось. По крайней мере, было бы спокойнее: а то как не двуногие мерзкие Гомо Сапиенс, так зараза или дождь. Последний уж лучше был бы метановым.
Максвелл спустился с башни, стараясь в лифте не прикасаться ни к чему – и весь путь сверху на землю окаянную отчаянно вспоминал, что такое молитва и кому следует её воздавать – настолько стрёмно было ехать в железной кабинке. Спасибо, механика не отказывала нигде и никак, а отработанная методика извлечения энергии из попавших туда, куда не надо, волн, кажется, обеспечивала минимальные нужды лифта (который, судя по звукам, в последний раз использовала не менее трёх месяцев назад). Кстати, этот временной промежуток настораживал.
Ройд потоптался на раздробленной брусчатке, разворачиваясь на 360 градусов и оглядываясь: чертов скафандр купировал область периферического зрения на добрые двадцать процентов. И, что самое досадное, никому даже пожаловаться и поныть по поводу такой мировой несправедливости не получится – все в той же неуловимой загибающейся заднице, влачат то же паразитное существование, пытаясь радоваться тому, что остались живы.
Честно? Максвелл порой был готов продать всех, кого он знал, в пожизненное рабство, лишь бы взять и сдохнуть. Или не рождаться вообще.
Когда железная решетка лифта перестала экранировать волны, передатчик Максвелла ожил. Прикинув, что, судя по всему, перебираться ему до «точки встречи» придётся по чёртовым развалинам, Ройд застонал: такой ландшафт явно не способствовал радужному настроению его коленей. Вот что за зараза: только учёные были на пороге открытия сыворотки, которая была в прямом смысле квинтэссенцией жизни и здорового долголетия, как тут кому-то пришла в голову идея устроить судный день. Хоть бы не так скучно было, в самом деле.
Максвелл фыркал на каждом двадцатом шагу – примерно столько ему требовалось, чтобы от одних руин перебраться к другим. Вообще-то говоря, не особо улыбалось вот так вот человеку перемещаться по открытому пространству, но Ройд скорее сожрал бы свою левую ладонь, чем спустился в коллекторную систему. Сверившись с эскизом карты на передатчике и сообразив, что минут через восемь-девять он явится, куда надо, Ройд затопал  в нужном направлении.
Тишина так давила на мозг, что тот грозил взорваться.
А, может, скафандр вовсе не так уж и безгрешен, и Ройда огрело от души мамонтской дозой радиации. И доброжелательности. И ещё какой-то социальной заразы, которая время от времени напоминала организму Максвелла о своём существовании.
– Ф-ф-фух, – наконец-то закрыв за собой дверь и освобождаясь от шлема, выдавил Ройд. Закатил глаза. – Я, по-моему, ещё до катастрофы был уверен в том, что рассадник французского со всеми производными надо было уничтожить под корень: это – самое гадское место, в которое меня имела безраздельную наглость забросить судьба, – артистично паясничая, Максвелл отстегнул перчатку и потер лицо ладонью. – Не для моих старых костей такие путешествия. О, всем салют, кстати. Давайте так: сначала новости выкладываете вы, а потом уже шокирую я.

Максвелл – из всех присутствующих – явно был единственным, лишенным чувства юмора по среднестатистическим меркам, и лишённым намёка на чувство юмора даже по не лезшим ни в какие ворота меркам отнюдь не гуманистически настроенного пост-апокалипсиса. К слову, сам термин «апокалипсис» звучал для Ройда самой настоящей руганью, ибо, в его понимании, после апокалипсиса, собственно, никакой разумной формы жизни на планете не должно было бы оставаться (а нынешнее стечение обстоятельств, растянувшееся уже вот как лет на пятьдесят, никак не могло прокатить под такую графу). Изобретать заново велосипед, строить из себя Робин Гуда, или бить себя пяткой в грудь в попытке привлекать к себе внимание Максвелл явно не нуждался, но вот разыгравшееся пред его немного затуманенными глазами (со дня на день с катушек слетит в очередной раз, как бы сказал уверенный в подобных признаках человек) действо рассмешило криптоаналитика и заставило согнуться напополам от хохота.
Смех, впрочем, дикий и гомерический, как нежданно появился, точно так же резко и оборвался – прямо на полузвуке. Будто кто-то передатчик адского ржача направил в другую от Максвелла сторону.
Он повернул голову в сторону, немного развернулся сам, оглядывая совершенно никем не занятое пространство позади себя, снова обратил внимание на японку – ответил ей самым недоумевающим взглядом, который только мог сгенерировать.
– А чего это вы все уставились на меня, как Папа Римский – на Кетцалькоатля? – приподняв брови и удивляясь своему ненаигранному изумлению (медаль всем!), озадачил присутствующих вопросом Ройд, сканируя по очередности каждого скептическим взглядом.
Вопросы дамы игнорировать, вообще-то, не положено этикетом, но, к счастью нынешнего стрёмного мирового сообщества, Максвелл был не в ладах с таким понятием от слова вообще, так что поначалу среагировал на попытку представить друг другу тех, кто явно был ещё не знаком. Криптоаналитик озадаченно почесал небритый подбородок, скривил губы в попытке улыбнуться, и… и тут социальные навыки, которые ему пытались вбить в голову в далёком голозадом детстве, кажется, возомнили себя капитаном субмарины по имени Ройд Максвелл и приказали всплыть (к чести самого Руди, он эти навыки считал не атомной подводной лодкой, а отходами жизнедеятельности, которые, как повелось, зар-р-раза, никак не утонут окончательно).
– Здравствуйте-здравствуйте! – тут же позабыв, кому какое имя принадлежит, сконфуженно, но жизнерадостно ответствовал он, снимая и вторую перчатку.
Пойти и поздороваться за руку Максвелл так и не удосужился – то ли соц.навыки пошли на дно, то ли инстинкт самосохранения сказал своё веское «Вспышка слева!», то ли до такого, как здороваться за руку, Ройд и в приступе психоза не допетрил бы.
– Отлично все… выглядите, – на полном серьёзе полагая, что произносит что-то вежливое и очень, очень благовоспитанное, чуть сощурился криптоаналитик. Шмыгнул носом, закашлялся. Вспомнил о том, что ему, вообще-то, был задан вопрос.
– А… а? – встрепенулся он. – Нет, о матерь божья, – как полагал Ройд, так сейчас грязно ругаются, какое Токио? Я там, – он дёрнул головой по направлению к двери, словно одно это движение уже всё объясняло, был.
«Ясно, что вам ничего не ясно», – подумал Ройд и согласился сам с собой.
– В смысле, на башне. Мой вывод: французы – лопухи, и их не жалко даже вдвойне, ага. Но на то уродство, именуемое вышкой Эйфеля, нацепили какие-то странные передатчики. Напоминают такие, какие использовались лет эдак семьдесят назад для передачи информации по открытым оптическим каналам тупо по воздуху. Вопрос номер раз: какого чёрта строить их здесь, где чистой атмосферы не бывает в принципе? Ответ: кто-то нашел способ обойти проблему флуктуации и дифракции на заряженных частицах. Это, конечно, плюс вообще для остатков человечества, но – лично для меня – плевок в морду, поскольку кое-кто, – тут Максвелл нахально хмыкнул, как бы намекая, – приказал мне не тратить время на такую – даже потенциально полезную – ерунду. Вопрос номер два: какого чёрта направлять передатчик в сторону, как я понимаю, Скандинавии? Ответ: потому, что там стоит ещё один такой же, только парный, который вторую линию чертит, скорее всего, в сторону того, что раньше было Берлином.
Ройд немного задумался, потом махнул рукой:
– Короче. Вывод номер единственный: кучка таких передатчиков, разбросанная там и сям, составляет автономную сеть слежения. Поэтому рвануть обратно в Японию тем путём, которым предполагалось, нельзя – мы должны были лететь через материк, а так нас засекут. Поэтому надо отправляться в точку бэ через точки цэ и дэ, на что у нас нет того, что раньше именовалось горючим.
Ройд чихнул.
– Если совсем коротко: мы в жопе. Поэтому я предлагаю подорвать ту башенку с передатчиками, – Максвелл почесал затылок, из-за чего пара прядей вывалились из хвоста и упали на лицо. – Или надеяться на то, что я ошибся из-за передоза радиации и хренового зрения на старости лет.
В виски кто-то начал ввинчивать штопора боли, не забывая при этом колотить молоточком в затылок. Ройд знал, что это такое: неприятный симптомчик, предвестник «Максвелла-в-оффлайне». Если он не уберётся отсюда за пять часов, то его здравый смысл склеит ласты в самом мерзком и отвратительном городе на свете.

Клавдий как раз заканчивал доваривать похлебку, как в дверь бухнуло, и ввалилось существо в скафандре.
Ооо, – брови сами полезли вверх, когда сквозь дверной проем в кухне он разглядел пришельца.
- Здорово, дедуля, – приветственно помахал ложкой, как самый расслабленный и не замученный из присутствующих. Римлянин прекрасно понимал, как все тут собравшиеся видятся человеку. Встревоженные, напряженные, всклокоченные.
– Есть будешь? Вкууусно, – зачерпнул варева, подул на ложку, взял в рот, изобразив самую потрясенно-восхищенную физиономию. Впрочем, похлебка удалась, и повезло, что ее было много, легионер никогда не разменивался на малые формы. А то гости все прибывают и прибывают.
– Все найдем, все взорвем. Ломать не строить, а многонога меня всегда не впечатляла, обещали ж ее снести сразу после выставки, а соврали, как всегда.
Укоризненно вздохнул.
– Ну, – капризно протянул, – сервировать стол кто будет? А то все я, все я, а ежели завтра воевать, а я устал?
Грохнул крышку на кастрюлю варева. Митосу уж решать, куда он рассадит столько гостей, на кухне ли, в комнате, а бадью он донесет, куда скажут.
По ходу дела подмигнул расстроенному Логану, методично головой стряхивающему пыль со стенки. Чтобы не расстраиваться, убедил себя, что это он так от переживаний, что секс обломился. Страдает теперь, бедняжка, плоть усмиряет.
– Дункан, ты нам и без штанов нравишься, – хихикнул, наблюдая за горцем, перетряхивающим запасы Митоса, – расходуй на тебя дефицит, все равно ж порвешь, испортишь.
И уже с великой мольбой уставился на старейшего.
Есть пора, есть хочу, еще чуть-чуть – и кому-нибудь в ляжку вцеплюсь.

Отредактировано Клавдий (2014-04-27 19:47:35)

«… Фудзита, кажется, нашла Исток. С одной стороны – это хорошо, но как их послушать, не факт, что решит все проблемы».
Сама гипотетическая возможность оказаться в Японии вызывала не самые приятные воспоминания. Пятьдесят лет хаоса и разрухи – это слишком долго даже для бессмертного. Воспоминания. Похоже, единственное, что осталось от этого мира, но и они не вечны. Они существуют ровно до тех пор, пока остаются те, кто помнит.
«Очередной одержимый хочет переделать мир, хочет быть Богом… так может позволить ему и тогда уже, наконец, все закончится для всех нас. И не останется ни одного, и вообще никого и ничего не останется».
Логан даже не дернулся, когда открылась дверь.
«Бляя… куда я попал», – только и подумал, когда народу прибавилось на одного смертного. Из всего, что выдал демон Максвелла, он услышал только две вещи: топлива нет и башню надо разрушить. С первым он поделать ничего не мог, но вот со вторым.
«Если разрушить башню, наша связь станет хуже, хотя это не единственный мой канал. Ройд Максвелл, какие люди!» – в неживом голосе, казалось, появились какие-то интонации. – «Жаль, что не могу на него посмотреть».
«Да, заткнись уже, наконец! Толка все равно ноль от твоих тоннелей, если нет транспорта и топлива».
– Не надо ничего взрывать, если можно ее просто уронить… – пробурчал Росомаха. В данной ситуации самым рациональным было попытаться накрыть на стол, раз уж есть еда. Следовало отдать Клавдию должное, готовить римлянин умел.
– Давай, я не боюсь устать, – Росомаха поднялся со скамьи и начал поиски всего того, во что можно было разлить и чем черпать, хотя столовые приборы в данной ситуации казались излишеством. В итоге он просто сложил на столе кучей все, что нашел – дальше самообслуживание.
Логану было сложно оценить количество еды, так что он решил, что будет есть последним, чувство голода внезапно отступило.
Он сел обратно на скамью и прикрыл глаза:
«Будем отдыхать, как рекомендовал Старейший… уши бы еще заткнуть, и вообще было бы великолепно».

М-да. МакЛауд из клана МакЛаудов, конечно, за несколько-то десятков лет… да что там, за век без малого, привык, что его жена… (бывшая жена… или не бывшая всё же? – в определении матримонильного статуса г-жи Фудзита на данный момент он еще несколько путался)  …искусствовед и коллекционер, но… чтоб она собирала таких редкостных… типов, как этот, назовём его так, дядя, ну ооочень странный, Дункан прежде не замечал. Впрочем, когда оно было-то, это «прежде»? Полвека прошло, а люди меняются. Даже без апокалипсиса меняются, а уж на его фоне… сколько всего этой маленькой женщине пришлось испытать а все эти годы врозь, выполняя самолично на себя возложенную миссию – представить страшно. Бог его знает, что значит для Ватарэ этот… – опять хмурившемуся и слушавшему незнакомца шотландцу пришлось искать эпитеты поделикатнее – …необычный человек, то по-детски непосредственный, на грани дурновоспитанности, а то вдруг до того дельные вещи начинающего говорить, что диву даёшься. Но они давно и явно близко знакомы.
Вообще, если серьёзно, Мака неприятно поразило это восторженное хлопанье в ладошки при мысли о варварском сносе, как-никак, архитектурного памятника – что-то в этом было если не ненормальное, то болезненное. Да и к башне самой горец питал чувства сильные, хоть и двойственные – вспоминался и «высотное танго» с Амандой, и не менее (а то и более высотное представление с Каласом. О, башенка тогда устроила Маку и Парижу знатное светопреставление, заодно уничтожив щедро посланными с вершины молниями «список Зальцера», оставив бессмертных явлением, неизвестным людям. 
Помнит ли об этом Митос? – шотландец взглянул на старейшего, потом перевёл взгляд на жену. Насколько он понял, (а соображал он ещё не слишком здорово и ясно, надо признаться), из её слов о лондонской резервации следовало, что саму железную ду… достопримечательность городу Парижу ронять необязательно, какие бы сексуально-исторические фантазии и аллюзии в этом акте культурного вадализма не мерещились Клавдию.
– Право, не стоит, – выразил своё мнение Дункан, наглядевшись, как клюёт сваренное римлянином его экзотичная японская птичка, и тоже придвинул тарелку, перехватив ложку, которую клала на стол Ата, на миг задеживая пальцы на её руке. – Передатчики можно поснимать, а сама башня… пусть уж дальше стоит. Она дорога человечеству как память.
Он проводил взглядом уходящую в душ женщину, потом взгляд римлянина ей вслед, сощурился насмешливо, потом немного поел, а потом чуть не попрехнулся, когда Гай Тициус – достойный ученик старейшего из вечномолодых – достал… бумагу и шариковую ручку. Обычную такую.
– Черт возьми, где ты это находишь? – выдохнул шотландец с превеликим изумлением. – Вас с Митосом, запасливых, на одной колодке тачали, что ли? До чего раньше монархи предусмотрительные были… и ко всякой, не к столу будь сказано, заднице готовые.
Такие обыденные вещи удивляли его порой больше грандиозных стратегий.

– Кладбище?! – чуть было не завопил Максвелл во всю мощь луженой глотки, но вспомнил, что за столом, кажется, следует разговаривать обычным тоном. – То ли уволиться и повеситься, то ли повеситься и уволиться, - вынес себе вердикт Ройд, мгновенно потеряв аппетит.
Кажется, Вселенная не забывала издеваться.
– То кладбище, – принялся объяснять Максвелл, -  где половина бывшего европейского… евро… блин, была у них организация, совет какой-то, что ли… В общем, на кладбищах, – Ройд в самом деле потёр лицо ладонью в одном из своих любимых жестов, - было решено хоронить высокорадиоактивные отходы и разнообразные детали, служившие композит-элементами для каких-то установок, разрабатываемых в ЦЕРН-е – все помнят, что это за хренотень? – секретно, для военных нужд, под прикрытием исследований всяких там антиматерий и прочего. Это решил военный совет. Ну, то что от него осталось, – взмахнув ложкой в припадке ностальгии, продолжил вещать криптоаналитик. – Кажется, тогда придерживались мнения, что, дескать, мёртвым, бгггг, уже не навредишь… В общем, тогда по периметру территории могильников, который в общем совпадал с границами кладбищ, устанавливали какие-то девайсы – тоже датчики движения своего рода, но на тот момент сверх-продвинутые. Они сканировали субъекты, так сказать, и каким образом – не уверен. Когда-то в американской резервации такие разрабатывались, но это было не моё дело, интересоваться тем было не очень здорово для жизни.
Криптоаналитик принялся внимательно изучать ложку в попытке заставить мозг работать, а не превращаться в штопор и ввинчиваться в основание черепа.
– И там, на кладбищах, вместе с, так сказать, средой радиоактивного излучения, хоронили и сопутствующие детали. Возможно, микрочипы – только деактивированные, возможно – нанотехнологические дополнительные разработки. Делалось это с одной целью: при необходимости надо быстро собрать установку с минимальными потерями для эффективности её применения. На кой чёрт кому оно надо в мире, где живого нихрена не осталось – тот  ещё вопрос, но проблема не в этом. Проблема в том, что башню надо уничтожить потому, что военные ретрансляторы установлены на самой верхушке, к ним экранированный коаксиал – представьте, они вспомнили про эту допотопщину в наше время! – тянется по четырём граням из подземной сети, и он, теоретически, обеспечивает устойчивость… ну, в общем, ко всем радостям и горестям нашего мира, раз ещё функционирует. И, учитывая, что никто, – Ройд бросил осуждающий взгляд на японку, не «Стелс», – как всегда, забывая про новые термины и достижения, продолжал он, – b]то проблема номер один – выйти отсюда живыми.[/b]
Максвелл ото всей души надеялся, что в чертежах будет хоть что-то, что позволит не полагаться на перманентный в его делах «авось», но надежда пала смертью храбрых, наверное, ещё в то время, когда он под стол пешком ходил. Параллельно ковыряясь в дисплее и одним глазом изучая карты, Максвелл усиленно думал.
Думал о том, например, что японке лучше утопиться в душе самой, поскольку то, что с ней, как побывавшей в запретной по всем фронтам зоне, сделают контролёры, даже воображать не хотелось. Человек был и остаётся последней сволочью даже в пост-апокалиптическое время. Ещё думал о том, что достаточно, по сути, одного агрегата с хитрым топливом под одной из лап вышки, чтобы подкосить её полностью. Думал о том, что воронка взрыва уничтожить или хотя бы повредит и подземную крипту, в которой, вероятно, спокойно функционируют коммутаторы и по сию минуту.
Дисплей отозвался в ответ на манипуляции ярким светом, Максвелл, зашипев сквозь зубы, зажал ладонями уши – карта упала на пол, дисплей – на столешницу.
Немного побурчав про себя, криптоаналитик переключился на слух – тот как раз отошёл от фейерверка ярких цветов дисплея, чтобы функционировать, как положено.
Ройд, по правде сказать, хотел было возразить, что башню снести не просто следует, а вот прямо-таки в этом есть категорически острая нужда, но для этого надо было вспомнить, как зовут возразившего его бесноватой идее человека. Максвелл честно пытался связать воедино его лицо и ту толпу имён, которыми его засыпала японка, но потерпел в этом куда более сокрушительное фиаско, чем человечество полтинник годков назад.
– Не, – тут же вступил Максвелл в разговор, – её требуется свалить.
Он вытер тыльной стороной ладони подбородок, немного подумал и выдал:
– Оставлять такое уродство без нанесения невосполнимого ущерба – святотатство какое-то, честное инженерное, – с обидой припечатал мужчина, часто заморгав – то ли от заслезившихся глаз (странные мелочные вибрации сопровождали его всюду в Париже и вызывали что-то, похожее на аллергию), то ли от того, что пара криво остриженных прядей закрыла поле обзора, упав на лицо. – Так что на корявой и изрытой оспинами техногенной катастрофы морде планеты остаёмся или мы, или вышка Эйфеля, –бескомпромиссно ответил Ройд, разводя руками в стороны и наклоняясь за упавшей картой.
– В общем, дело такое, смотрите сюда, - поманив всех фамильярным жестом старого профессора, возвестил криптограф. – Вот тут, – он перевёл точку указателя (адово-синего цвета, в ушах опять заиграла какофония пьяного оркестра глухих бомжей), – агрегаты с топливом. Те, которые отмечены цифрами два и восемь – самые нам нужные для взрыва; те, которые отмечены цифрой три, скорее всего, подойдут нашему двигателю. Первые, что интересно, очень маленькие, объём в общих чертах не превысит пяти литров, вторые – сухой концентрат, разработка на примесях. Оставшегося у нас топлива, думаю, будет достаточно для того, чтобы сухая масса вошла в реакцию с жидкостью и мы получили желаемое. Нам нужно будет четыре коробки. Про запас, если получится, хватайте пятую. Будет лишней – мне в радость, всегда хотел эту дрянь исследовать до последней крошки, - с удовольствием разоткровенничался Ройд. – Башня тут, – Максвелл указал на схематический расчерчённый квадрат дюймом выше и немного левее. – Пока я буду заниматься передатчиками, ваша задача – доставить контейнер с топливом под маркой цифр два и восемь под одну из лап башни. Не взбалтывать, эта дрянь крайне агрессивно реагирует на всякие вибрации. На магнит, – Максвелл отцепил от крепления на предплечье костюма что-то, напоминающее гибкий дисплей толщиной в пару миллиметров, – присоединяете таймер, – второй девайс свершил путешествие из кармана над коленом, – лепите всё это на дно – на дно, это важно! – бочонка с топливом и оставляете под конструкцией. Таймер установлен на тридцать пять секунд. Ноги уносить надо в западную от вышки сторону, то есть – как раз в сторону самолёта, который стоит вот здесь, – Ройд протащил точку указателя через часть карты. – Мы – пока что – вот тут, - он указал на место тремя квадратами выше. – Масштаб паршивый, – мужчина скривился, – на деле быстрым бегом от башни до самолёта минуты семь. С препятствиями – минут десять, но препятствий, даже электромагнитных, не будет, поскольку вышка перестанет функционировать. Кто и за чем отправляется – решайте сами, моя задача – передатчики.
Криптоаналитик постучал отключенным лазерным указателем по карте.
– Бегайте быстро, на север не забегайте – там какая-то гиперактивная и гиперобщительная дымка непонятного характера, может быть компрессированная хрень немыслимой абразивности. Сотрёт сразу в пепел. А, да, – доставая второй магнит и таймер и кладя их на карту, продолжил мужчина, – вторую микробомбу швырните? куда попало? среди агрегатов с топливом – там магнитный импульс всё равно хоть что-то да зацепит. А цепная реакция – лучшая реакция в мире. В общем, это всё по техчасти. Дополнения? – Ройд обвёл глазами всех присутствующих, одевая шлем от костюма.
Этот момент выбрала японка, дабы всех разом осчастливить.
Ройд быстро схватил карту, и, сбив её в комок, засунул в руки мистеру Повару, раз тот находился ближе всех; зыркнул сначала на магниты с таймерами, потом – на стоящих вокруг стола людей, и, быстро сориентировавшись, махнул к выходу, не забыв по пути крикнуть японке своё козырное «ЙАВОЛЬ!» и показать пальцами «козу».
До вышки, если честно, можно добраться не только тем путём, которым он от неё сюда пришёл.
Если, конечно, башка не откажется думать.

Клавдий слушал одного докладчика, второго, третьего, потом четвертую, систематизируя, укладывая в голове.
- Дед, да ты стратег, - восхищенно хлопнул по плечу человека, не замечая, как тот содрогнулся под богатырской рукой, - План мне ясен, вопросов не имею, кому-то сильно не поздоровится, уже сегодня, - хмыкнул.
Неторопливо начал собирать посуду, распихивая по углам, все равно сюда больше не вернутся. Выставил на стол свой мешок и нырнул в него, проверяя боезапас, припасы, заодно запихнув туда кое-что из особо понравившихся вещей из берлоги Митоса. А что? Прагматик. Нечего оставлять врагу то, что самим понадобится.
- Дева прекрасная, глазом раскосая, - начал было, увидев вылетевшую из душа японку, но прикусил язык, перебитый новой информацией.
Делать ноги - это правильно, человек вот сразу сообразил. Клавдий повертел в руках всунутый ему комок карты, запихнул в карман. Пнул кулаком в бок выглядевшего задремавшим и отъехавшим в неведомые дали Логана.
- Двигай, двигай, не поебемся, так подеремся! Тоже дело!
Подгоняя его, припустил за японкой, стремительно несшейся куда-то. От баб вреда не счесть, но и позволить ей одной куда-то влипнуть он не мог. Слух резанули слова Митоса - «прикрою». Эх, Древний так часто выходил целым из заварух, но сердце все равно сжалось на мгновение. Ладно, наверняка, у того есть план, сюрпризы и отходные пути, не такой он был бессмертный, чтобы без подстраховки лезть в петлю.
Он почти уже нагнал Ватарэ, как тоже почуял Зов. Гладиус бесшумно покинул ножны. Сейчас-сейчас, кое-кому отрежем что-то ценное. Про передачи темные он все равно не верил. Есть Бессмертные, которые почему-то не хотят разойтись миром, значит, надо им позвонки пересчитать, шейные.
- Шшш, цветочек, - положил руку на плечо бормотавшей что-то экспрессивное японке, - не кипиши.
И выглянул за угол.

Скрипучая кабина лифта ползла вверх. Натужно, угрожающе покачиваясь, может, и не надо было всей толпой в нее влезать? Зов настиг всех разом, только для Клавдия он был обычным назойливым шумом, философски неотъемлемым для его пути, потому никаких избыточных эмоций не вызывал. Ну, еще один, на всех не хватит.
Кто-то очень хорошо поработал к их приезду, римлянин оценил раскиданные трупы, и фигуру встречающего - вот и этот кто-то во плоти. Судя по восторгу японки, этот некто был свой, знакомый и безобидный. Милые дерутся -только тешатся. Ткнул в бок МакЛауда, типа, гляди, сейчас уведут твою жинку. Хмыкнул и потянул за собой Логана, обходя всю компанию за кучами мусора и ржавыми остовами автомобилей. Пока те выясняли отношения, они вдвоем уже сделали ноги в очерченном картой направлении. Так что разбираться с новой волной нападавших тем пришлось уже втроем.
Вот пусть и отвлекают, и приманивают, а мы пойдем другим путем.
С такой пыхтящей когтистой поддержкой за спиной нечего было бояться за свои тылы. Да и коняшка мощным нюхом учуяла хозяина, и прибежала аж из другого проулка, где дожевывала чью-то разлагающуюся ногу в ботинке. Вот теперь можно было решить все тактические задачи, поставленные Ройдом, и стащить, и заминировать, и свалить. Седельные сумки коня потяжелели контейнерами с топливом, и он потрусил прочь, по запаху, что ему дал понюхать Клавдий, с карты. Найдет Максвелла, не сомневайтесь, другое дело - как тот от него отбиваться будет, ну уж, не маленький, договорится как-нибудь, пожертвует рукавом скафандра, на крайняк.
Как два заправских диверсанта Логан с Клавдием закрыли периметр, скользя от контейнера к контейнеру заминировали их, следуя картинке с карты, подхватили нужный, сверившись с шифром, и потащили к возвышавшейся вдали уродливой ноге башни. Где-то вдалеке слышались выстрелы, группа Мака вовсю веселилась, отвлекая всех на себя, так что их поход можно было б назвать и комфортным, ежели б не тяжелый груз, радиация и давление поля от башни.
- Уффф, лучше б трахаться пошли, - хлопнул по плечу Логана, устанавливая контейнер под опору, - Ну что, таймер? 35 секунд.
И тут мощный зов накрыл их.
- Давай, когтистый, не забудь нажать кнопочку, а я гляну, кто там такой бойкий, - Клавдий перехватил гладий и тенью поскользил в сторону невидимого пока Бессмертного.
Собственно, выброс энергии от лишившегося головы, силой своей разбрасывающий бочки, кореживший металл, и прочувствовал Максвелл, как первый взрыв. Второй же был от умницы Логана, поставившего таймер и довершившего разрушение.

Господи, совсем бедную Ату жизнь замордовала, – Мак сам чуть не вздрогнул в ответ на подскакивание почти маленькой женщины под его рукой. Он даже думать боялся, чего она натерпелась за эти годы, если так взвиться готова от ласкового и успокаивающего, в общем-то, прикосновения. Горец запрещал своему воображению работать в этом направлении, ибо… чревато было для всех, особенно для сынишки… ух, этот сынишка! – ирония в этом слове как никогда более отвечала определению «оскорблённая любовь». Всё Дункан понимал: и что не виноват Бруно в своей беде, Тёмная передача караулит лучших, самых честных, самых человечных, самых горячих сердцем, самых милосердных и нетерпимых к несправедливости; и что перебороть, перемочь великое зло, другими накопленное за века и века, в самом себе столь юному бессмертному невозможно практически, тем более, без надежды на избавление, которая у самого Дункана была и оправдалась, но… Понимая, что Бруно полвека тиранил мать – МакЛауд натуральным образом в бешенство впадал. Два самых дорогих ему человека десятками лет яростно и безысходно любили и ненавидели друг друг в ответ – от этого мутился рассудок. И его маленькая хрупкая женщина оказалась сильнее его – он не смог бы терпеть рядом с собой чудовище в облике сына, а она терпела… мало того, сдерживала его, чтоб не набросилось на любимого, да ещё и чувство юмора сумела при этом сохранить, шутит… право, хотя бы из благодарности стоит отплатить ей тем же.
– О других аспектах супружеского долга, дражайшая, мы поговорим позже… И не только поговорим.
Склонившись к её ушку, фразу эту мурлыкнул шотландец вкрадчиво так, почти интимно, как бы между прочим чуток разворачиваясь и перекладывая левую руку на плечо завозившейся с оружием японки, а правой аккуратненько спихивая с другого её хрупкого плечика лапищу Клавдия, сопроводив сие действие красноречивым взглядом и кивком на Логана: дескать, вон, у тебя другой интересный сексуальный объект есть, и там без претензиев, примут и приголубят, а тут – извини, друг, но не замай. Моё.
– Да, я очень люблю… – ему пришлось прижаться теснее, приобнять её даже, чтобы взять половинку усовершенствованной нагинаты – лучше недомеч, чем вообще ничего, лучше непривычное, неродное оружие, чем его полное отсуствие – значительно лучше. – Удовольствие, полагаю, мы получим вместе.
– Una mattina mi son svegliato, – напел МакЛауд, подмигнув римлянину и махнув рукой. – О bella, ciao! bella, ciao! bella, ciao, ciao, ciao!
Una mattina mi son svegliato
Еd ho trovato l’invasor.*
Догонять Ватарэ по коридору он не стал – зачем? Всё самое важное на данный момент они друг другу сказали, он просто пошёл следом, решив, что муж по умолчанию защищает сперва жену, а потом уже – любого гения, хоть семи пядей во лбу он будь, хоть десяти. Дяденька-ученый, конечно, выглядел хлипким, к боевым условиям не приспособленным в градации «вовсе», но трое бессмертных в качестве защитников – это вам не жук чихнул, четвёртый-дополнительный хранитель высокоинтеллектуального тела уже будет перебором. Да и Ватарэ, уж простите, богатыркой не выглядела, да и не была ею… ну, насколько Дункан её знал... когда знал.
Он хотел взять её за руку уже в тесном помещеньице лифтовой кабинки, но передумал – слишком это было бы сентментально, да и размякать не время им обоим. Путешествие в обшарпанном донельзя, но рабочем, что само по себе удивительно, лифте что-то длилось и длилось, ибо говорить чего-то ещё было неловко, молчать рядом с любимой по-прежнему женщиной – ещё более неловко, а потом атмосфера в обитой псевдодеревянными панелями кабинке стала напряжённой по другой причине – снизу доносились лязги явно не машинного происхождения.     
О, партизаны, меня возьмите,  – игралось в темноволосой шотландской голове уже на автомате прилипчивое, – О, белла, чао, белла, чао, белла, чао, чао, чао!
О, партизаны, меня возьмите,
Я чую, смерть моя близка!
Кхе! – осёк себя Мак. – Это ещё что за?.. Отставить упаднические настроения! – глядя на то, как собирается в пружину любимая, горец тоже подобрался, вдохнул глубоко и усилием воли отмёл лишнее из сознания. Размышления, сожаления и даже надежды – потом. Все потом. Сейчас – бой.
…который влетел к ним, едва разъехались дверные створки, и едва ли не раньше, чем они сами вывалились в морозную темноту – мечом, вонзившимся в заднюю стенку кабины, хищно подрагивающим, будто жалеющим, что крови пролилось так мало – всего-то царапина на женской руке, и желающим вырваться, чтобы разить снова.
Гладий, – на миг буквально скосив глаза, определил бывалый аниквар. – Да характерный какой! О, а вот и парный к нему… – личность триумфатора, хозяина мечей удивила Дункана меньше, чем неожиданный маневр разъярённой Аты, шипящей, как ошпаренная кошка и вырывающей у него из рук только что врученный яри с видом «отдавай мою игрушку, и не писай в мой горшок!». Вот поймите этих дам, а?! Ей на старинного врага напасть чтобы, мало своего-одного клинка показалось, надо оба-два! Мак настолько прифигел от этой не-боевой, а личностной непредсказуемости, что разжал пальцы, не понимая, чего хочет женщина. А когда понял – было уже поздно: милые бранились и тешились сообразно полученному воспитанию и усвоенным боевым стилям. Вес пера, кстати, не помешал госпоже Фудзита победить – вот тебе и не богатырка! – а перед тем и вовсе помог – выкрутиться из захвата, и отнюдь не по-птичьи лягнуть Древнего-номер-два в самое дорогое и уязвимое для мужчины место.                   
А потом оба противничка залегли по сугробам в изнеможении, вот тогда Дункан решил, что сейчас третий не станет лишним, а станет кем-то вроде санитара, ну и, конечно, первой помощь оказывать полагалось женщине – рана, хоть и неглубокая, сильно кровила, а сама японка цветом кожи от снега отличалась не сильно.
– Моя юки-онна…
Присев рядом, Мак погладил её по голове, хотел поднять, а то и вовсе взять на руки, но оказалось, что Ко-Ин не всех подручных сынишки Бруно порубал в капусту, а оставшиеся старательно доказывали преимущество огнестрельного оружия перед холодным, и видимо, полукровка посчитал их доводы убедительными, пистолет-то его исправно плевался пулями… и прицельно. Что значит регулярные занятия по стрельбе с хорошим наставником – два попадания в пустые головы. Третий бедолага затих и не высовывался – это только в голливудских боевиках можно стрелять полчаса из любого оружия, в жизни всё менее оптимистично.
– Полежи здесь, я сейчас, – шепнул МакЛауд жене. – Хоть он и псих, и маньячище, не бросать же его.
Пригибаясь на всякий случай, короткими перебежками, петляя между трупами и сугробами, бормоча про себя «Нам будет трудно, я это знаю, о белла, чао, белла, чао, белла, чао, чао, чао!
Но за свободу родного края,
Мы будем драться до конца!» – шотландец добрался до Древнего, и присел перед ним на корточки:
– Если она овца, то я пастух. – Руки санитара поневоле умело и бережно ощупывали теперь мужское тело, распахивали пуховик на груди и осматривали торс на предмет летальных повреждений. Таковые имели место быть, а значит, двадцать минут смерти, как выражался второй древнейший, последуют незамедлительно, и протестовать против человеческой природы Ко бесполезно. – А ты селёдка атлантическая, и запомни: будешь на мою жену наезжать – утоплю более удачно.
Он старался не смотреть в стекленеющие глаза, это, в конце концов, неважно, необязательно ждать, пока природа бессмертного пересилит, можно перетащить полуатланта в более безопасное место ещё до воскресения – не оставлять же его тут беззащитным, тут еще и хищная коняга Клавдия где-то бродит, схрумкает еще за милую душу свежего покойника, не подавится. Этот план Дункан и начал осуществлять, сгребая Ко-Ина за грудки и поднимая. Погрузить его на плечо оказалось нелегко… но возможно. К счастью, горец вместе со своей ношей оказался в тени сугроба в тот момент, когда прямо над ними вечернее уже небо озарили молнии.
Какие молнии. Боже. И били они беззвучно не от башни, а в башню.
Били и били. Ветвистые. На полнеба.
Древний… кто-то из древних лишился головы. Клавдий или… Митос. –  Дункан застыл как ещё один сугроб, заледенев изнутри. Он весь превратился в зрение, но не смотрел на то, как с апокалиптическим грохотом заваливается на бок железный архитектурный монстр, потому что видел другое: зримое в кои-то веки электричество в виде светящегося тонкого тумана свивалось в гигантскую лежащую воронку, спиральный конус, вершина которого упиралась в то место, где находилось только что покинутое ими убежище. Такое Мак видел только однажды – когда выходила сила Кроноса.
Митос. О нет!!..             
___________________________________________________
*Сегодня утром я был разбужен
О, белла, чао, белла, чао, белла, чао, чао, чао!
Сегодня утром я был разбужен
И увидал в окно врага! (ит.)

Отредактировано Дункан МакЛауд (2014-06-24 20:34:16)

Всё на этом свете должно иметь свое начало и свой конец.
То, что произошло в Париже, должно было стать началом славных дел Бруно МакЛауда, стать началом эры Бессмертных, которые, подобно языческим богам, станут всесильны и могущественны как никогда раньше. То, что произошло в Париже, должно было стать концом слабых и немощных, тех, кто не смог сделать верный выбор, тех, кто цеплялся за свои «человеческие» качества.
Бруно скривился: отец с его глупыми принципами и напускным благородством давным-давно должен был понять одну прописную истину – прав тот, кто побеждает. А побеждает сильнейший.
И вместо того, чтобы присоединиться к нему, вместо того, чтобы поддержать любимого сына, Дункан цепляется за прошлое. Дункан пытается его вылечить.
«От чего? Излечить от самого себя? Я – безумен?» – бессмертный скривился вновь. – «Это он безумец! Это он не может понять, что мир изменился! Это...»
Рев вертолета заглушал мысли, а мощные прожекторы выискивали всё живое, что могло быть внизу.
А внизу, кажется, творилось что-то интересное.
Короткий жест – пилот направился в сторону заварушки, которая разворачивалась прямо под ними.
«А это я удачно зашел...»
Бруно не мог отказать себе в удовольствии видеть, как низко пал его отец.
Не укрылся от парня и тот факт, что физическая слабость недавнего наставника оставила Бруно без должного соперника – это печалило.
Ведь куда приятнее было сразить непобедимого Дункана МакЛауда в бою на мечах... но выбирать не приходилось.
Прожектор ударил в землю, освещая отца и тех его товарищей, что рискнули быть с ним в этот момент.
Юноша, притянув к себе рацию громкоговорителя, прокашлялся.
– Твоя ненависть и твое безумие застили тебе глаза настолько, что ты решился на самый дерзкий шаг, отец!
Ветер подхватывал его слова, усиленные динамиком, разносил и разбрасывал всюду, словно шаловливый ребенок играл с мыльными пузырями.
– Но разве я нелюбим тобой настолько, что ты решился взорвать самое драгоценное, что осталось в Париже?
Это была неприкрытая ирония.
Нет, Бруно было жаль башню, он не знал, кто её взорвал, но подозревал, что без Дункана здесь не обошлось.
Шестое чувство подсказывало, что и во взрыве Чернобыльской АЭС, в свое время, МакЛауд приложил свою длань.
– Знаешь, я бы был рад с тобой поболтать, насладиться твоим бессилием и немощностью, – голос был нарочито усталым, хотя усталости в Бруно не было и капли, – но я спешу. Видишь ли, мне интересен кое-кто помимо тебя, твоих безумных идей и нравоучений.
И он не лгал.
Мутант, тот самый мутант, который мог победить любую смерть, интересовал Бруно больше всех бессмертных в этом мире.
Этот странный Росомаха мог бы это и оценить, если бы знал.
– Ах, да, передавай дяде Митосу привет – я скучаю.
Рация громкоговорителя вернулась на привычное место держателя, парень, поведя плечами, с наслаждением зевнул.
А затем, прикрыв глаза, коротко бросил:
– Огонь!
Два пулемета на бортах огненными всполохами вспороли небо...

Отредактировано Бруно (2014-07-04 23:43:48)